И она согласилась.

* * *

— Только на этот раз она больше не разбудила меня, — прошептала я.

Все это стремительно хлынуло в сознание Отто. Воспоминание заняло не больше пяти минут. Я думала, будет гораздо хуже. Я никогда, ни на единый миг, не забывала всего этого, но никому не рассказывала. Не помню, в какой момент этого потока самообвинения Отто выпустил мою руку и обнял за плечи. Его лицо уткнулось мне в шею, а я уронила голову ему на плечо.

Странно, но я не получила от него ни единой мысли. Я только чувствовала уголком сознания чье-то тихое присутствие, похожее на незаконченную мысль, не прикасающуюся к моим мыслям. Я слегка отстранилась, но Отто снова взял меня за запястье.

— Ну, почему же ты не обрушиваешь на меня все расхожие банальности, типа: ты ни в чем не виновата, ты не могла знать, родители тебя заставили, и никто не заслуживает медленной смерти в стазисе, ни за какие поступки? Чего молчишь?

Глаза Отто едва заметно сощурились, и я поняла, что это была его настоящая улыбка. Не та вымученная, которую он отрепетировал для коммуникации с людьми, а естественная.

«Ты только что сама все это сказала», — подумала я чужим голосом.

— Я в это не верю.

«Нет, веришь, — сказал Отто мыслями, которые были гораздо полнее слов. — И всегда верила. Ты просто слишком сильно ненавидишь себя, чтобы признать это».

Отто не лгал. Я чувствовала, как много он вкладывает в свои слова, а он чувствовал, сколько всего я похоронила под отвращением к себе. Наверное, я и сама увидела бы это однажды, но с помощью Отто все вышло на поверхность гораздо быстрее.

Мои родители всегда поступали неправильно. Но они воспитали меня таким образом, чтобы я безоговорочно верила в их правоту. Дело было не в Ксавьере, отношения с которым они якобы не одобряли. Дело было в том, что никто не должен был знать, что они со мной сделали. Вот почему я инстинктивно пыталась защитить Гиллроя, не высказывая вслух своих подозрений. Я привыкла так поступать. Я защищала маму и папу от всех на свете, я скрывала каждую гадость, которую они мне говорили, каждую унизительную мысль, которую вбивали мне в голову, каждый срок в стазисе, на который они обрекали меня для собственного удобства.

Когда я выиграла премию «Молодой мастер», они запаниковали. Подобно Отто, выигравшему стипендию, я обрела свободу. Мои папа с мамой лишались своей идеальной дочурки с идеально промытыми мозгами. Поэтому они отняли у меня награду, но таким способом, чтобы все выглядело, будто я сама от нее отказалась. Они заставили меня порвать с Ксавьером, чтобы можно было с чистым сердцем запереть меня навсегда, не опасаясь разоблачения.

Не знаю, планировали ли они разбудить меня когда-нибудь. Возможно, планировали. Но через полтора года после этих событий настали Темные времена, и мама с папой могли оставить меня в стазисе для моей же безопасности. Возможно, потом они просто забыли о моем существовании, а может быть, уже привыкли держать меня в стазисе. Но я точно знала одно — они делали все это не для моего блага.

Ради собственного эгоизма они искусственно замедляли мое взросление. Они делали это для того, чтобы мама могла подольше забавляться живой куклой, которую можно было наряжать в разные платья. Чтобы у папы всегда была под рукой послушная марионетка, готовая говорить: «Да, сэр. Вам лучше знать, сэр». Они постоянно переводили меня в разные школы, чтобы я чувствовала себя безнадежной дурочкой. Они регулярно помещали меня в стазис, чтобы продлить мое детство, но при этом заставляли верить, будто я сама этого хочу. Они позволяли мне забавляться с красками, поскольку считали это невинным, неопасным и милым увлечением… ровно до тех пор, пока я не стала победительницей конкурса «Молодой мастер». Этого они уже не смогли стерпеть.

Солгали ли они мне? Действительно ли они вернулись домой раньше срока, чтобы отвезти меня на церемонию награждения? Если бы не молчаливое присутствие Отто в моем сознании, я бы, наверное, позволила себе поверить в это. Но когда моя ненависть к себе исчезла, я смогла понять, что уже тогда не доверяла им. Они внушали мне ужас. Всегда, сколько я себя помнила. Я обожала их всем своим существом, но при этом они пугали меня до озноба, и я не верила им.

«Думаешь, они любили меня?» — мысленно спросила я молчаливое присутствие.

«Возможно, они думали, что любили, — мысленно ответил чужой голос в моей голове. — Я не думаю, что они знали, как это делается».

Я вздохнула и попыталась вырваться. Отто не выпустил мое запястье.

«Я люблю тебя, — подумал он во мне. — Мы можем быть семьей». Он очень нежно поцеловал меня в висок, и я неожиданно для самой себя улыбнулась.

Тогда он отпустил мою руку, и молчаливое присутствие исчезло из моего сознания.

— Спасибо, — прошептала я вслух. — Я тебя напугала?

Отто кивнул, но глаза его были прищурены. Он провел рукой по моей щеке, и внезапно в моем мозгу вспыхнула мысль о колючей стене диких роз, окружавших прекрасный замок. Замок Спящей красавицы. Только, в отличие от всех, Отто увидел меня не заколдованной и покорной принцессой, терпеливо ждущей пробуждающего поцелуя Прекрасного принца. Я была не принцессой, а розовой оградой — дикой, колючей, непроницаемой и неприступной, способной целых сто лет сдерживать людей, пытавшихся пробиться к беззащитной невинности, которую я оберегала. Я была колючей оградой, знавшей, кого можно пропустить внутрь.

Я нахмурилась.

— Кого же я защищала?

Глаза Отто улыбнулись, и он приложил руку к моему сердцу. Себя. Он прикоснулся к своему сердцу. Меня. Он скрестил руки и развел их в стороны, обозначая весь мир. Потом озорно дотронулся до моего носа, и я тут же увидела его мысль. «Я тебе доверяю». Только «я» было у него не совсем похоже на «я». Набики говорила правду: мысли Отто не всегда можно было точно перевести на наш язык. Его «я» означало одновременно «мы», и его семья была частью этого слова.

Внезапно раздался сигнал сотового. Я вздрогнула. Отто сунул руку под рубашку и достал голофон.

— Зачем тебе сотовый? — спросила я.

Он посмотрел на меня и покачал головой. И я тут же все поняла: Отто не мог разговаривать с людьми, но они могли говорить с ним. Он издал уголком губ цокающий звук, очевидно, активирующий входящий звонок. В тот же миг на ладони Отто появилось лицо Брэна.

— Отто, ты нашел Роуз?

Отто кивнул и протянул мне сотовый.

— Гхм… Привет, — смущенно выдавила я.

— Роуз, слава богу! Ты в порядке?

— Да, а что?

— Мне только что звонил дед. Пластин ворвался в ЮниБилдинг.

Я вытаращила глаза.

— Что?

— Вынес стену и принялся крушить пункт охраны. Они пытались его остановить, но с такими механизмами это гиблое дело. Он устроил жуткий погром, а люди, пытавшиеся ему противостоять, теперь в больнице. Убедившись, что тебя там нет, он снова исчез. Вся полиция поднята на ноги, они пытаются его отследить, но эта дрянь так запрограммирована, что у нее включается скрытый режим на всех точках доступа ЮниКорп. Ни одна наша камера наблюдения его не видит! Все компьютеры ЮниКорп автоматически расшифровывают его изображение и стирают все следы. Вот почему он может незамеченным шастать по всему Юнирайону! Совершенно очевидно, что он действует по приказу кого-то в ЮниКорп.