– Вой, родная, скули… Что же молчишь, тварь?

Она молчала, только грудь вздрагивала от быстрых вдохов.

Чандо встал напротив Вандоры и спустил штаны, представив моему взору тощую задницу.

– Сейчас папа сделает тебе сладко. Только не пусти лужу от страха, принцева сучка…

Вандора жалила мой взгляд своей наготой. Как и у всех порядочных женщин около тридцати, целлюлит у нее был.

Банни заслонил происходящее широкой спинищей. По его складчатому затылку струился пот.

Вновь раздались звуки шлепков. Чандо шлепал по какой-то крайне чувствительной части тела, так как Вандора застонала, и отнюдь не сладострастно.

– А я бы ее высек, – отозвался третий скотник, что держал Вандору. – Какой дивный зад с родинкой…

Дивный… Ну надо же – в ублюдке проснулся велеречивый поэт!

– Хе-е, Сеграно, – сказал Банни, – высечь всякий дурак сумеет. Было бы побольше времени, уж я бы ее…

Страх затопил меня до краев. Я сжимал вилы в потных руках и кусал губы. Они поглумятся и убьют единственную женщину, которая мне, и правда, дорога. Когда спишь с сотнями женщин, все они сливаются в одно большое, мягкое, наполненное сладкими ароматами розовое пятно. Ты спишь с пятном, ты не видишь лиц, не говоря уже о личностях. Это бесконечное сладкое пятно, в котором ты утопаешь, и, кажется, что выхода из этого бесконечного круга повторений нет. Но Вандора была другой, и ей все-таки удалось выдернуть меня из этого круга.

Я не мог… не мог допустить… Но страх за свою жизнь будто приморозил меня к полу. Мой Ктулху, вполне себе разумный и трезво мыслящий, скрылся в сортире, прикрыл дверку и высунул наружу любопытный глаз.

– Решила поиграть в сыщика, мелкая пакость? Сейчас папа войдет…

Перед моими глазами вспыхнула сверхновая. За миг до того, как Чандо вошел в Вандору – о, я знал, знал, что успею! – я выбил хлипкий замок ударом башмака и, сиганув за порог, всадил вилы в обширную спину Банни. Ударил хорошо, с хрустом, в область сердца, попробовал вытащить вилы, но они увязли в костях.

Тогда я пихнул Банни на Чандо; оба они повалились на палубу. Сеграно отпустил Вандору и что-то вякнул. Я прыгнул к нему и от души вмазал башмаком по яйцам. Просто-таки ощутил, как бубенцы сплющились от удара – теперь никакая рихтовка не поможет!

Сеграно упал на палубу около люка – я попытался пинками вытолкнуть его наружу, но не преуспел – скотник был слишком тяжел.

Краем глаза увидел, как Чандо выпростался из-под труппа Банни и протянул руку к тесаку, который сам же воткнул в палубу.

Сказочно!

Я ухватил вилы за черенок и неимоверным усилием выдернул их из трупа. Чандо уже был на ногах, пытался пырнуть меня тесаком, другой рукой придерживал штаны. Я отпрыгнул, выставив вилы, принимал удары на их острия.

Помещение наполнилось мерзким скрежетом: Чандо рубил, как заправский мясник.

А оркестр все играл.

Вандора возилась на полу. Кажется… Нет, вы только подумайте – и это, по-моему, все бабы такие: она спешно натягивала матросские брючки! Нет, чтобы помочь – фигли! Она торопилась спрятать от мира свою драгоценную целлюлитную попу!

Чандо нырнул, попробовал ударить сбоку. Я неловко подставил вилы: хряп! Косой удар остро заточенного тесака отсек стальную насадку с зубьями. Я стал счастливым обладателем голого черенка, ну как нудист посреди обыкновенного пляжа – вот примерно так я себя почувствовал.

Чандо взорлил: пошел на меня гордо. Я отпрыгнул в коридор, тыча в негодяя импровизированным копьем.

Экшен первый сорт! Нет-нет, высший! Тесак против черенка от вил. Да еще эти башмаки так жмут ноги, что я кусаю губы от боли.

Я понимал, что сейчас меня изрубят на бифштексы, но организм не имел сил пугаться еще больше.

Меня загнали в коровник. Чандо, по всему, был умелым бойцом. Держа штаны левой рукой, он так отменно управлялся тесаком, что я выставил ему пять баллов.

– Му-у-у-у…

– Плюх-плюх-плюх!

– Сундаго… зря… – проскрипел Чандо на выдохе. Глаза блестели недобро, но без той страсти, которая отличает совсем уж конченых маньяков, которым убить человека – неимоверная радость. Нет-нет, для Чандо это была работа, устранение досадного препятствия, не более.

– Сам ты… Сундаго! – бросил я, отступая. – Нашел еще… дурачка!

Он понял и удивился, так, что приопустил тесак.

В этот прекрасный момент за его спиной кто-то дробно прошлепал, и к промежности Чандо со смаком приложилась маленькая босая ступня.

Чандо удивился еще больше.

Его удивление перешло в изумление, когда я всадил заостренный черенок ему в горло.

Он упал на колени, глаза почти сразу остекленели. Я повалил его на бок и узрел Вандору, похожую на разъяренную кобылицу; волосы как грива, глаза мечут молнии, крылья носа трепещут. Если заржет – сходство будет необыкновенное.

Ее маленькие груди – нагие, с выпяченными сосками – уставились мне в глаза. Я видел, что обе покраснели – Чандо шлепал по ним, глумясь в садистской страсти.

Я всхрапнул.

– В глаза, Олег, – сказала Вандора, тяжело дыша. – Смотри мне в глаза.

Я с трудом оторвал взгляд от сосков. Знаю, что вы подумали, но я из тех мужчин, что и на смертном одре будет тянуться к женским прелестям, что уж говорить о моменте, когда счастливо избег смертельной опасности. Тогда сам бог велел пялиться на женскую грудь, тем более, что она – рядышком, протяни руку…

Шею принцессы украшал лиловый синяк – рука Чандо постаралась… губа набухла и кровила.

– Ну… – сказал я, с трудом подбирая слова, – это, привет.

Брови принцессы взлетели на середину лба. Других слов она от меня ожидала, что ли?

– Вон отсюда, – бросила Вандора, тяжело дыша.

– И это вместо спасибо? – удивился я.

Скажите, и как это назвать?

Она взглянула на меня строго:

– Дождись, пока встретят брата. Затем найдешь боцмана Бизли, скажешь, чтобы ступал сюда. Скажешь еще: мак расцвел небесным цветом. Запомнишь?

Дер пароль? Ну конечно, запомню, моя очаровательная шпионка. Вы вскрыли ячейку Организации на флагмане принца, а ты играла в дурочку, постигающую морскую науку, а заодно смотрела и слушала… Пока не дослушалась. И что случилось бы с тобой, если бы не я?

– Сам свободен… пока свободен. Все понял, Олег?

– Ы-ы… ы, – родил я, без раздумий напялив личину Сундаго.

– Му-у-у-у…

– Плюх-плюх-плюх…

– Пошел вон.

Я не стал дальше испытывать ее терпение и ушел.

Сеграно валялся без памяти: пока я занимался Чандо, Вандора рассадила о башку скотника табуретку. Но, думаю, он останется жив. С пробитой башкой и отбитыми бубенцами говорить на допросе все же можно. Ну а если хочет жить – расскажет все, что знает.