Вхождение этих воинственных язычников в Европу, по легенде, имеет довольно ясную отправную точку. В 1158 году в устье Западной Двины штормом занесло бременский торговый корабль. Чудом спасшиеся купцы сошли на берег и решили заняться привычным делом – поторговать с местным населением. Правда, местное население тоже решило заняться привычным делом и отобрать все бесплатно, но доводы купцов оказались увесистее. В результате аборигены впервые были ознакомлены с благами европейской цивилизации. Торговля в устье Двины оказалась столь выгодной, что вскоре бременцы основали здесь поселение, получившее впоследствии статус города и наименование Рига.

Вслед за купцами в земли ливов двинулись и кроткие пастыри божьи. Первые ливонские подвижники Мейнгард и Бартольд были скорее кроткие, чем пастыри, а потому успеха не добились. В обмен на обещание креститься они строили в этих краях каменные замки, однако же стоило им отвернуться, как новообращенные вновь приносили жертвы идолам. Судьба подвижников была трагична, но им на смену пришел настоящий пастырь – епископ Альберт, и местное население сполна ощутило на себе тяжесть его посоха. При нем несение истинной веры балтийским дикарям было приравнено к крестовым походам в Иерусалим. За отпущением грехов в Ливонию отправилась изрядная часть разбойного люда из германских княжеств, что немало укрепило священную миссию Альберта. Вчерашние душегубы и грабители с большой дороги с удовольствием превращались в местных баронов, готовых с оружием в руках отстаивать захваченные земли, а при случае – и владения епископов.

Случая долго ждать не пришлось. В 1203 году полоцкий князь, недовольный тем, что какие-то чужаки хозяйничают в его лесах, а ливы с латами прекратили выплачивать дань, двинулся к Риге. И был с позором от нее отбит. Однако уже тогда стало ясно, что для противостояния столь грозным соседям, как Новгород и Псков, горсткой баронов не обойтись.

Тогда по инициативе того же Альберта был создан Ливонский рыцарский орден меченосцев. Правда, орден получился маленький, численность его и в лучшие годы не превышала шести десятков рыцарей. Но в этих местах он почитался грозной силой.

Уже при наследниках Альберта с таким трудом выстроенная система начала давать сбои. Бароны отказывались подчиняться епископам, орден заявлял о своих политических и земельных интересах, а местные жители, уже влившиеся в ряды католической паствы, желали видеть правителями не пришлых разбойников, а собственных племенных вождей. По сути своей, Ливония превратилась в весьма аморфную конфедерацию, где повиновение верховной власти было понятием абстрактным. Следует, однако, сказать, что даже в таком виде Ливония сослужила Руси весьма недурную службу, став щитом, закрывшим северные русские княжества от куда более опасного противника – Литвы. Против этого врага русичи и ливонцы зачастую выступали в едином строю.

Так, в битве при Сауле (нынешнем Шауляе) вместе со всеми пятьюдесятью пятью ливонскими рыцарями сражался отряд из двухсот псковитян. Для меченосцев это была фатальная битва. Шестеро выживших влились в Тевтонский орден. А поскольку побоище произошло в 1236 году, то это исключает возможность разгрома ливонских псов-рыцарей на льду Чудского озера в 1242 году.

К слову, эта знаменитая битва развивалась несколько иначе, нежели гласит расхожая легенда. Новгородскую дружину, возвращавшуюся из набега на земли Дерптского епископа, догнал наскоро собранный отряд, в котором действительно имелось какое-то количество рыцарей местного тевтонского ландмейстерства. Число их было невелико. Созданная вскоре после разгрома Ливонская Рифмованная Хроника упоминает в боевых потерях всего двадцать божьих воинов. Этому источнику вполне можно доверять, поскольку для рыцаря смерть в бою считалась высшей честью, а потому не могло быть ни нужды, ни желания занижать количество павших героев. Удивление вызывает другое: согласно все той же Ливонской Хронике, убитые падали в траву.

Нашествие орды надолго прервало череду войн. Интересы потомков Александра Невского приобрели совершенно другое направление. Когда же в конце концов наследники Рюрика укрепились настолько, что смогли противостоять ослабевшей Орде, потерянные некогда северные земли вновь стали камнем преткновения. Дерпт снова начал фигурировать в царских бумагах как Юрьев, а Ревель[37]именоваться Колыванью. Русь усиленно рвалась к морю, и былые притязания активно поднимались на щит.

Первая война из названных Ливонскими произошла не так давно и сложилась для царя Ивана довольно успешно. Множество замков добровольно открыли ворота московским полкам. Но все же боевые действия затягивались, а на их продолжение ни Ивану Грозному, ни полякам не хватало средств. Перемирие не дало спокойствия Ливонии. Не желая находиться между царским молотом и королевской наковальней, ландмейстер ливонских рыцарей Готтард Кетлер передал все права на орденские владения владыке Речи Посполитой и получил взамен титул герцога Курляндского. Теперь на территории Ливонии Москва должна была столкнуться с Краковом – старый «щит» рассыпался в прах.

В обозе Ивана Грозного находился датский принц Магнус, которого государь всея Руси уже видел послушным ливонским корольком. Однако трон для него еще нужно было отвоевать. А по этому поводу у ближайших соседей – Польши и Швеции – имелось свое, аргументированное клинками и пушками мнение.

Копыта звонко стучали по мощеной улице. Там, где большак переходил в городские предместья, нас встречали относительная чистота и порядок. Конечно, ливонским городам было далеко до голландских, где мытье улиц было возведено в ранг священного обряда. Но зато Парижу, где вонь стекающих на ратушную площадь нечистот лишала чувств и заставляла придумывать тонкие парфюмы, они могли дать сто очков форы.

На нас с Лисом, казалось, никто не обращал особого внимания. Да и с чего бы, собственно? Лис в шитом золотом кунтуше с плетеными шнурами смотрелся благородным шляхтичем. Мой доспех, сработанный институтскими мастерами по образцам знаменитого Филиппо де Негроли, также не оставлял сомнений в знатном происхождении его владельца. Сложнее всего было миновать приграничье, но и здесь наш внешний вид, золотые монеты и непревзойденное умение Лиса вести переговоры дали замечательный результат. Впереди маячил Феллин, у въезда в который нас, сам того не зная, ожидал Гюнтер Мунк – хозяин постоялого двора «Три голубя». Если Генрих Штаден говорил правду, а мне представлялось, что на сей раз доля правды в его словах присутствовала, этот корчмарь был именно тем человеком, который требовался, чтобы приступить к решению стоящей перед нами неразрешимой задачи. Кому, как не ему, было знать окрестные новости и слухи – словом, все то, без чего ввязываться в бракоразгромный процесс герцога Эстляндского было по меньшей мере неразумно.

– Скажи мне, о рыцарь печального образа действия, – прервал молчание Лис. – Шо ты нахмурился, как середа на пятницу?

– Честно? – вздохнул я.

– Да уж постарайся. – Лис скосил на меня глаза. – Понимаю, с непривычки тяжело, но ты попробуй – может, еще понравится.

Я отмахнулся. Даже прибаутки напарника сейчас не радовали.