Ильяс покосилась на Эвриха, тот пожал плечами, мол, надо так надо, и мигнул Тартунгу.

Пока тот ходил за дибулой, Афарга пребывала в мучительном раздумье: не настало ли время сыпануть драгоценному арранту в чашу заветный порошок? В конце концов она пришла к выводу, что делать этого пока не следует по целому ряду причин. Трудно предугадать, что споет Эврих под его воздействием и как поведет себя в присутствии нескольких женщин. Время от времени он поглядывал на Аль-Чориль очень задумчивым взглядом, и будет просто ужасно, если, вместо того чтобы сосредоточить свое внимание на Афарге, непредсказуемый аррант примется охмурять предводительницу гушкаваров. Помимо ничем не примечательных разбойниц, в зале находилось ещё несколько служанок и Тарагата, которую, несмотря на мальчишескую фигуру, тоже нельзя было недооценивать.

Нет, Афарге не нужны были соперницы, и она решила отложить совращение Эвриха до более подходящего момента…

— Долго ли ещё ты собираешься струны подтягивать? — нетерпеливо обратился Яргай к настраивавшему дибулу арранту. — Стремление твое усладить наш слух божественной музыкой уже оценено нами по достоинству, но не забывай, что находишься ты не в императорском дворце и, ежели где сфальшивишь, на плаху тебя не поволокут. Главное — вдохнуть бодрость в лишенных настоящего дела героев.

— Что-то я в толк не возьму, откуда такие настроения? Кормят, что ли, тебя в «Доме Шайала» не досыта или поят не допьяна? — передразнил Эврих Яргая, ударил по струнам и потребовал: — А ну-ка наполните чаши!

Пой и пей, легко тому,

Кто в веселье жизнь проводит.

Смехом бей, гони чуму,

Грусть и скуку, коль находит.

Пусть девизом на щите

Будут: «Радость и победы»!

Так живи, чтобы к тебе

Не заглядывали беды.

Пусть друзья большой толпой

В дом приходят без причины,

И чтоб женщины с тобой

Были мягче мягкой глины.

Смейся в праздник, в будний день,

Быть улыбке — быть удаче.

Смех, как свет, рассеет тень,

И не может быть иначе!

Смехом бей, гони чуму,

Грусть и скуку, коль находит.

Пей и пой, легко тому,

Кто в веселье жизнь проводит!

— Вот это по-нашенски! Выпьем за веселье, за удачу! — рявкнул Пахитак.

— За веселье! За удачу! — взвыли гушкавары, и Эврих подумал, что Ильяс очень своевременно устроила эту попойку. Пребывание в столице явно угнетало её соратников, чувствовавших себя здесь как мыши в мышеловке.

Ильяс же, глядя на арранта, думала, что тот оказался хорошим товарищем, и, если бы Великий Дух свел её с ним раньше, Ульчи был бы давно найден. Теперь она уже раскаивалась в том, что прогнала его тогда с залитой лунным светом крыши. Разве легче ей оттого, что он стал избегать ее? Напротив, теперь аррант начал сниться ей по ночам, а это уже и вовсе никуда не годилось…

— А теперь я спою вам песню, посвященную нашему гостеприимному хозяину. — Эврих привстал с циновки и отвесил поклон Шайалу, взиравшему на веселящихся гушкаваров с видом любящего папаши, умиленного возней не в меру резвых детишек.

Мечтал я в юности иметь огромный дом,

Чтоб наслаждаться жизнью в нем.

Достиг желанного упорством и трудом,

Но скучно было в доме том.

И захотелось мне иметь при доме сад,

Чтоб рос в нем сочный виноград.

Я руки не щадил и не жалел затрат,

Однако саду был не рад.

Был опечален я: вот место спать, вот — сесть,

А не могу ни пить, ни есть!

Хоть вроде все как у людей. И все как будто есть…

Ну разве что жену завесть?..

— Вай-ваг, Шайал, почему бы тебе не жениться ещё раз? Ты ж молодец хоть куда! Возьми в жены девчонку! Если девушка замужем за стариком, он становится моложе, а она опытней! — прервали пение арранта крики гушкаваров.

— Э, нет, вторая жена — как подогретая еда, — прошамкал трактирщик. — Что ж вы петь-то Эвриху мешаете, коль сами потешить вас просили?

— Пой, пой! Молчим! А ну-ка рты на запор!.. — разом закричали несколько человек.

И я завел жену, и лавку, и детей,

И начал зазывать гостей —

Родных, друзей. В саду гнездо свил соловей.

Как будто стало веселей…

Да, полной чашею мой дом казался мне —

Здесь ждут, здесь свет горит в окне…

И все ж я видел в повторяющемся сне

Себя летящим на коне,

На палубе, средь волн, среди морских бродяг,

В пылу отчаянных атак,

Слагающим из глыб спасительный маяк,

Врагу ломающим костяк…

Летят недели, годы, счастья ж нет как нет.

Не омрачает жизнь навет,

Минуют беды, но и на излете лет

Терзает предзакатный свет,

В котором, как во сне, волшебною чредой

Суда проходят предо мной,

Громады парусов вздымая над водой…

Кляну унылый я покой,

Так несвершенного, невиденного жаль!

Раскаянья пронзает сталь

Мне сердце, и гнетет бесплодная печаль

О кораблях, ушедших вдаль…

— Ого! Так вот о чем Шайал печалится! А вы говорите: жена! Он, по примеру Кешо, о флотилии размечтался! — пробасил Яргай. — Скажи, Шайал, правильно Эврих угадал?

— Правильно, правильно! Я тоже суденышко-другое иметь бы не отказался! Да и дальние страны повидать было бы неплохо! — ответил вместо трактирщика Тохмол — клювоносый, очень высокий и подвижный гушкавар из ближайшего окружения Аль-Чориль.

— Да полно вам, какие такие суденышки? — Трактирщик, явно польщенный посвященной ему песней, принялся яростно протирать застиранным фартуком красные, слезящиеся глаза. — Пусть-ка Эврих лучше про Аль-Чориль споет. Про остальных-то остолопов я и сам могу сказать: помрете, ребята, от рисовой водки, ежели за ум не возьметесь!

— Про Аль-Чориль! Давай, аррант, пой! А коли не по нраву ей придется, мы тебя, так уж и быть, от её гнева обороним! — загалдели гушкавары.

Эврих взглянул на Ильяс, ожидая, как отнесется она к этому предложению.

— Ну что ж, спой. Посмотрим, как тебе удастся угадать, что у меня на душе, — помедлив, согласилась она. — Но только помни, после этого тебе придется спеть о себе самом.

— Спой обо мне, — неожиданно предложила Нганья, и гушкавары как-то разом притихли.

«Вот стерва! — подумала Афарга. — И эта туда же! Тебя же, дохлячка, три года откармливать надобно, прежде чем о тебе хоть слово кому сказать захочется!»

Эврих между тем задумчиво пощипал струны старенькой дибулы и промолвил:

— Спою я о тебе с охотой. Но, чур, без обид, ежели я верно угадал.