Непримиримым врагом берлинских дипломатов был кн. Потемкин, носившийся с своими особыми планами о соглашении России и Польши; эти планы, в случае проведения их в жизнь, могли свести на нет все усилия министров Фридриха-Вильгельма.

Приятелем берлинского двора был зато цесаревич Павел Петрович, который все время поддерживал связь с прусским представителем в Петербурге гр. Келлером. С русским послом в Берлине гр. В. Нессельроде Павел в 1788 году сносился через прусских курьеров. При берлинском дворе рассчитывали в этом году на смерть Екатерины и воцарение Павла. Тогда же приближенный Павлу адмирал Плещеев завязал отношения с авиньонским братством Нового Израиля, во главе которого стоял польский граф Грабянка.

В 1789 году цесаревич находился в постоянных переговорах с агентом прусского посла в Петербурге Гольца — Гюттлем, отчасти при посредстве Алопеуса. Через Гюттля цесаревич вел тайную переписку с Фридрихом-Вильгельмом.

В 1789 году русским дипломатическим агентом в Берлине сделался М. М. Алопеус, масон, интимный собеседник Бишофсвердера и доверенное лицо Павла Петровича. Алопеус все время вел двойную игру и — представитель правительства Екатерины — тайным образом работал на пользу Павла и «прусской ориентации».

В связи с напряженностью своей тайной дипломатической игры цесаревич стал подозрителен и нервен. Уже во время второй поездки Баженова к нему в 1787 году особа «с некоторым неудовольствием» говорила Баженову про пославших его, «что, может быть, ты не знаешь ничего худого за ними, а которые старее тебя, те знают и тебя самого обманывают». Когда зимою 1791–1792 годов Баженов был у цесаревича в третий раз с посылкой от московских розенкрейцеров, Павел принял его «с превеликим гневом»; вероятно, он боялся неловкости слишком усердных его приверженцев, тогда как все для него висело на волоске.

Между тем московские розенкрейцеры одновременно поддерживали сношения и с берлинским агентом Павла — Алопеусом. У него бывал Багрянский в бытность свою за границей; с ним и с его сыном видался в Берлине и Кутузов. Через «молодого Алопеуса» посылал Алексей Михайлович в 1790 году «письмо и малую посылочку» Трубецкому.

Сношения с цесаревичем и его берлинскими друзьями, конечно, и погубили Новикова, подвергнув разгрому весь кружок. Екатерина не могла без достаточных улик тронуть влиятельных закулисных столпов масонской партий, вроде кн. Репнина; как видно из записок Лопухина, она долго искала причину для ареста даже поручика Новикова. Эту причину императрица, вероятно, нашла в переписке московских розенкрейцеров с Кутузовым и Шрёдером; может быть, также она увидела из письма последнего, что благодаря наличию разногласий кружка с Новиковым, отставного поручика вполне возможно арестовать и без причины — никто не заступится. Официальным поводом ареста Новикова было подозрение в том, что он напечатал «Историю о страдальцах соловецких». На следствии, однако, вопрос об этом не поднимался. Наоборот, пункт о его сношениях с Павлом Петровичем (21-й) был выделен как особо важный. Пункту этому придавал чрезвычайную важность и сам Новиков, делая к своим объяснениям по этому пункту длинное предисловие: «Яко совершенный преступник в истинном и сердечном моем раскаянии и сокрушении, повергаю себя к стопам Ее Императорского Величества, яко недостойный никакого милосердия и помилования, но повинный всякому наказанию, которое воля Ее Императорского Величества мне определит».

Правда, в дальнейших словах Новиков представлял свои переговоры с Павлом в совершенно смягченном виде. Отчасти это можно приписать тому, что Новиков во время допроса сам был испуган тем широким политическим и даже международным значением, которое приняли его поступки. Но отчасти это сходится с общим тоном показаний Новикова. Новиков — как это и было вполне естественно в его положении — старался на следствии обесцветить и преуменьшить значение масонства и свое участие в нем[291].

«Нападение на масонство и Новикова имело тайную причину, — писал Д. П. Рунич, конечно хорошо осведомленный в этом деле (как знакомый Новикова, сын старого его друга и одно время — близкий к Лабзину). — …Баженов описывал стеснение, в котором наследник находится, — и сего достаточно было, чтобы заключить, что Новиков и общество злоумышляют заговор… Говорили, что не столько французская революция была причиною засады Новикова в крепость, сколько внушенная Екатерине мысль, что он и общество масонов желают возвести на престол России наследника, ее сына».

С попыткой Новикова найти «истинного царя» связывал его арест и ближайший виновник решительных мер против Новикова — московский главнокомандующий кн. Прозоровский. «Я слышал от князя Александра Николаевича Голицына, — записывал впоследствии Д. И. Попов, — что князь Прозоровский давал ему читать напечатанную в типографии Новикова книгу под титулом: Владыкам и Владычицам мира... которую князь Прозоровский почитал весьма опасною для правительства, и, вероятно, внушая Императрице свои подозрения, представил и ту книгу возмутительною»[292].

Этим же объясняется та чрезвычайная секретность, которая сопровождала арест Новикова и отсылку его в Шлиссельбург. В Авдотьино за Новиковыми был отправлен целый отряд гусар во главе с майором кн. Жеваховым. В Шлиссельбург преступника повезли с необычайными предосторожностями окольным путем, на Ярославль и Тихвин. Указ шлиссельбургскому коменданту от 18 мая повелевал принять арестанта, которого привезут от Прозоровского, — имя Новикова не было упомянуто. Политически вопрос о сношениях с цесаревичем был действительным нервом всего следствия по новиковскому делу. Но кроме этого и на следствии, и в указе о заключении Новикова в крепость выдвинут был вопрос о «любоначалии и корыстолюбии», «плутовстве и обольщении». Этот пункт о денежной недобросовестности Новикова, почерпнутый из письма бар. Шрёдера, был показным эффектом следствия. Играя на этой струне, Екатерина, несомненно, надеялась разъединить Новикова и прочих членов Компании. Именно поэтому и вся тяжесть наказания пала на одного Новикова (чего не мог понять Прозоровский). Для остальных Екатерина считала достаточной предупредительной мерой страх[293].

Кн. Трубецкой и Тургенев должны были лишь выехать в свои имения; Лопухин освобожден был и от этого. Кн. Репнин получил почетную ссылку — должность рижского генерал-губернатора.

Со смертью Екатерины изломанное императрицей русское масонство возродилось — если не сразу как прежняя организация, то, во всяком случае, как возвращение к политической жизни личных сил прежней оппозиции. Кн. Н. В. Репнин немедленно сделан был фельдмаршалом и поставлен во главе военных сил государства; кн. А. Б. Куракин получил место генерал-прокурора; кн. Г. П. Гагарин сыграл важную роль в централизации финансового ведомства; вместе с тем Н. И. Новиков выпущен был из Шлиссельбурга, И. П. Тургенев поставлен во главе Московского университета, И. В. Лопухин приближен ко двору. При условиях нового царствования масонство достигло власти в искаженном виде. Сквозь личные качества нового государя, сквозь гатчинские военные, аракчеевские навыки преломились, отражаясь в действительной жизни, теоретические идеи масонов о государстве и власти.