— Бедный Лепид! — вздохнула Юлия.

— Бедная Апулея, — довольно сухо промолвила Муция Терция.

* * *

Теперь, после того, что рассказал им Котта, появилось нечто вроде уверенности в том, что Цезари не будут поименованы в списках. При шестистах югерах земли в Бовиллах у Цезаря останется сенаторский ценз. «Нет, меня не беспокоит ценз сенатора», — думал он, с кривой улыбкой наблюдая, как сыплется сухим водопадом снег из светового колодца. Flamen Dialis автоматически становился членом Сената.

Пока он любовался внезапным приходом зимы, его мать следила за ним.

«Такой славный человек, — думала она, — и это — мое произведение, больше ничье. И хотя у него много превосходных качеств, он далеко не идеален. Не такой сочувствующий, не такой ласковый, как его отец, несмотря на то что очень похож на отца. Но и на меня тоже. Он так разносторонне талантлив. Пошли его куда угодно в этом доме, он может сразу определить, что где не в порядке: трубы, черепица, штукатурка, ставни, водостоки, окраска, дерево. А как он усовершенствовал тормоза и краны для нашего старого изобретателя! Он ведь умеет писать и на иудейском, и на медийском! Он говорит на десяти языках благодаря нашим разноязычным жильцам. Прежде чем он стал мужчиной, он уже превратился в легенду на Марсовом поле. В этом клянется мне Луций Декумий. Он плавает, ездит верхом, бегает, как ветер. Он пишет поэмы и пьесы — не хуже, чем Плавт и Энний. Впрочем, я его мать и не должна так говорить. А его риторика, как говорил мне Марк Антоний Гнифон, не знает себе равных. Как это выразился Гнифон? Мой сын может заставить плакать камни и неистовствовать горы. Он изучил законодательство, он мгновенно прочитывает любой текст, как бы плох ни был почерк. Во всем Риме никто больше не может этого сделать, даже это чудо по имени Марк Туллий Цицерон. А что касается женщин, — как они преследуют его! По всей Субуре. Конечно, он воображает, будто я не знаю. Он думает, что я считаю его девственником, ожидающим свою маленькую женушку. Ну что ж, так даже лучше. Мужчины — странные создания, когда дело доходит до той части их бытия, которая делает их мужчинами. Да, мой сын не идеален. Он просто потрясающе одарен. У него вспыльчивый характер, хотя он старается держать себя в руках. Он в чем-то эгоист и не всегда внимателен к чувствам и нуждам других. А что касается его помешательства на чистоте, — мне, конечно, нравится видеть его таким разборчивым, но чтобы до такой степени! Это уж точно не от меня. Он даже не посмотрит на женщину, пока она не выйдет прямо из ванны. И я подозреваю, что он сначала осмотрит ее с головы до ног, вплоть до состояния кожи между пальцами ног. Это в Субуре-то! Однако он прямо нарасхват. Поэтому местные женщины сделались поразительными чистюлями — как раз с тех пор, как ему исполнилось четырнадцать. Рано созрел! Я надеялась, что мой муж пользовался местными женщинами в те долгие годы, что он проводил вдали от дома, но он всегда говорил мне, что этого не было, что он ждал меня. Если мне что-то в нем и не нравилось, так именно это. Такой груз вины и ответственности он переложил на меня! Мой сын никогда не сделает такого со своей женой. Я надеюсь, она оценит свою удачу. Сулла. Его вызвали к Сулле. Хотела бы я знать зачем. Хотела бы я…»

Внезапно Аврелия очнулась от своих мыслей, увидев, что Цезарь перегнулся через стол и со смехом щелкает пальцами перед ее лицом.

— Где ты была? — спросил он.

— Здесь — и везде, — ответила Аврелия. Встав, она почувствовала, что замерзла. — Я велю Бургунду принести тебе жаровню, Цезарь. В этой комнате очень холодно.

— Беспокойная натура, — любовно промолвил ей вслед Цезарь.

— Я не хочу, чтобы ты предстал перед Суллой, гнусавя и непрерывно чихая, — отозвалась мать.

Но тем утром он не чихал и не гнусавил. Молодой человек появился в доме Гнея Агенобарба за час до назначенного времени, готовый мерзнуть в атрии, но не рисковать опозданием. Действительно, управляющий, чрезвычайно угодливый грек с масленым взглядом, сообщил посетителю, что он пришел слишком рано, так не угодно ли ему подождать? Чувствуя, как мурашки бегают по коже, Цезарь кивнул и отвернулся от человека, который скоро будет знаменитым, — весь Рим будет знать Хрисогона.

Но Хрисогон не ушел — ему явно приглянулся привлекательный юноша, и у Цезаря хватило ума не сделать того, что так хотелось, — вбить зубы этого парня ему в горло. Вдруг его осенило. Он быстро вышел на лоджию, а управляющий слишком не любил холод, чтобы последовать за ним.

В этом доме имелись две лоджии, и та, на которой стоял Цезарь, рисуя на снегу полумесяцы носком своей сандалии на деревянной подошве, выходила не на Римский Форум, а на Палатинский утес, в направлении кливуса Победы. Прямо над ним находилась лоджия другого дома, которая буквально нависала над домом Агенобарба.

Цезарь наморщил лоб, вспоминая былых обитателей этого здания. Марк Ливий Друз, убитый в атрии своего дома десять лет назад. Так вот где все эти дети-сироты обитали под строгим надзором… Кого? Правильно, дочери этого Сервилия Цепиона, который утонул, возвращаясь из своей провинции! Гнея? Да, Гнея. И ее ужасной матери Порции Лицинианы! Уйма маленьких Сервилиев Цепионов и Порциев Катонов. Порциев Катонов салонианской ветви, потомков раба. Теперь из них остался один. Вон он стоит, облокотившись на мраморную балюстраду, болезненно худенький мальчик с длинной шеей, что делало его похожим на аиста, и крупным носом, заметным даже на таком расстоянии. Грива прямых рыжих волос. Без сомнения, этот из рода Катона-цензора!

Все эти мысли указывали на одну черту Цезаря, которую при перечислении качеств сына не указала его мать: молодой Цезарь обожал сплетни и ничего не забывал.

— Почтенный жрец, мой хозяин готов увидеться с тобой.

Цезарь с усмешкой повернулся и весело помахал рукой мальчику, стоящему на балконе Друза. Его очень позабавило то, что мальчик не отреагировал. Маленький Катон, наверное, был слишком изумлен, чтобы махнуть в ответ. Во временном жилище Суллы не было никого, кто бы нашел время подружиться с бедным парнем, похожим на страуса, потомком землевладельца из Тускула и кельтиберского раба.

* * *

Хотя Цезарь был подготовлен к виду диктатора Суллы, он все-таки испытал потрясение. Неудивительно, что Сулла не стал навещать Аврелию! «На его месте я тоже не пришел бы», — подумал Цезарь и, ступая как можно тише, вошел в комнату.

Первая реакция Суллы: он посмотрел на молодого Цезаря как на незнакомого человека. Но это из-за безобразного красно-пурпурного жреческого плаща и странного шлема из слоновой кости, создававшего впечатление лысины.

— Сними все это, — приказал Сулла и снова обратился к документам, разложенным на столе.

Когда Сулла снова поднял голову, жречонок исчез. Перед Луцием Корнелием Суллой стоял его давно умерший сын. Волосы у Суллы поднялись дыбом на руках и на затылке. Из его горла вырвался сдавленный звук, и он с трудом поднялся на ноги. Золотистые волосы, большие голубые глаза, удлиненное лицо Цезарей, этот рост… Но потом затуманенное слезами зрение Суллы начало улавливать отличия. Высокие острые скулы Аврелии, впалые щеки, изящный рот со складками в уголках. Юноша старше, чем был Сулла-младший, когда умер. «Ох, Луций Корнелий, сын мой, почему ты умер?»