— Ничего не хочешь сказать?

Супруга молча выхватила у него из руки журнал. Габриель присмотрелся к ней, взявшись за подбородок и склонив голову набок.

— Не смотри на меня так, — велела жена.

— Как это — так?

— Как на картину.

— Непроизвольно получилось.

Кьяра улыбнулась и спросила:

— О чем думаешь?

— Неплохо бы нам оказаться наедине, в другом месте — не на явке, в окружении еще восьми человек…

— …среди которых тот, кто однажды пытался убить тебя, — напомнила Кьяра. — Нет, о чем ты на самом деле подумал?

— Почему ты не отговариваешь меня ехать в Москву?

— Сама удивляюсь.

— Так почему?

— Наверное, потому, что несчастную девушку заперли в багажнике машины и взорвали.

— Еще причины есть?

— Нет, — ответила Кьяра. — Если спросишь, собираюсь ли я вместе со всеми, ответ будет тот же. Боюсь, что не справлюсь. Могу оступиться.

Не говоря больше ни слова, Габриель лег на кровать и положил голову ей на живот.

— Раздеваться не будешь? — спросила жена.

— Я слишком устал.

— Можно я еще почитаю?

— Все, что захочешь.

Габриель закрыл глаза. Тихий шелест журнальных страниц убаюкивал.

— Не спишь? — неожиданно спросила Кьяра.

— Нет, — пробормотал Габриель.

— Она знала, что все закончится в Москве?

— Кто?

— Та старуха с Корсики. Она знала?

— Да, думаю, знала.

— Она предупредила, чтобы ты не ездил туда?

— Нет, — солгал Габриель, ощутив укол совести — будто в груди провернули нож. — Она сказала, что мне ничего не грозит.

— Больше ничего она не видела?

— Дитя. Она видела дитя.

— Чье? — спросила Кьяра, но Габриель не ответил. Он бежал к женщине через бесконечное заснеженное поле. Женщина умирала в огне, а на снегу алела кровь.

Следующим утром, в двадцать минут восьмого, когда над голыми деревьями Нобби-Коупс занимался серый декабрьский рассвет, на грейсвудскую явку нагрянул Узи Навот. Сначала он наткнулся на Кристофера Келлера — тот гнался за шариком для пинг-понга, пропустив подачу Яакова. Счет к тому времени был восемь-пять; Яаков вел, Келлер наступал ему на пятки.

— Вы кто такой? — спросил Келлер неулыбчивого качка в прихожей.

— Не твое дело, — ответил Навот.

— Странное имя. Еврейское, поди?

Навот нахмурился.

— А ты, должно быть, Келлер.

— Должно быть, он.

— Где Габриель?

— Уехал с Кьярой в Гилфорд.

— Зачем?

— Рыба в пруду закончилась.

— Кто здесь главный?

— Постояльцы.

Навот улыбнулся.

— Больше нет.

* * *

С неожиданным прибытием Навота вся группа перешла на военное положение. Биться — как всегда, без объявления — предстояло с врагом куда более сильным и многочисленным, на чужой территории. Контора считалась одной из лучших спецслужб во всем мире, однако не была ровней братству щита и меча. Разведслужба Российской Федерации соблюдала гордые и страшные традиции: более семидесяти лет КГБ беспощадно защищал советский коммунизм от врагов реальных и надуманных, действуя как авангард компартии за рубежом, вербуя и всюду внедряя своих шпионов. Властью комитет обладал неограниченной, являясь, по сути, государством внутри государства. Теперь же, с распадом СССР, он и стал самим государством. А «Волгатек» добывал для него нефть.

Именно эту связь — связь СВР с «Волгатеком» — не уставал подчеркивать Габриель с тех пор, как группа приступила к работе. Нефтедобывающая компания и российская разведка, говорил он, это одно и то же. То есть Михаил попадет в руки врага, едва его самолет покинет аэропорт Лондона. Легенды хватило обмануть Геннадия Лазарева, однако в допросной на Лубянке долго этот фасад не продержится. Как и сам Михаил, если уж на то пошло. Лубянка, напоминал Габриель, это место, где погибают агенты и операции. Лубянка — это конец.

Большую часть времени, однако, мысли Габриеля были сосредоточены на Павле Жирове, шефе волгатековской службы безопасности, авторе и исполнителе зловещего плана по краже у Великобритании североморской нефти. Спустя сутки после того, как Навот прибыл на явку, московское отделение Конторы определило: Жиров обосновался в укрепленном жилом доме на Воробьевых горах. Его график точно соответствовал имиджу человека, живущего двойной жизнью: день Жиров проводил в вычурном штабе «Волгатека» на Тверской, а вечер — в Московском центре, посреди леса в Ясенево. Наблюдатели несколько раз сфотографировали Жирова, когда тот разъезжал на лимузине «мерседес». Правда, ни на одном фото не было видно его лица. Габриель невольно восхитился профессионализмом русского шпиона. Он показал себя достойным противником, похитив Мадлен Хэрт и подставив марсельских бандитов. Чтобы похитить его с улицы, понадобятся агенты соответствующего уровня.

— Есть два принципиальных отличия, — заметил Эли Лавон. — Москва — не Корсика, и Павел Жиров не разъезжает на мопеде по безлюдным тропинкам в одном только сарафане.

— Значит, подсадим Михаила в машину к Жирову, — ответил Габриель. — С заряженным пистолетом, разумеется.

— Как ты намерен это сделать?

— А вот так.

Габриель присел за один из компьютеров и нашел в архиве запись последних слов Геннадия Лазарева, обращенных к Михаилу:

— Мы на пару дней свозим вас в Москву, где вы познакомитесь с остальными членами команды. Если нас обоих все устроит, пойдем дальше. Если нет, вы вернетесь к Виктору и притворитесь, что мы не встречались.

— Зачем в Москву?

— Боитесь, Николай?

— Конечно же, нет.

— И не надо. Павел о вас хорошо позаботится.

Нажав «стоп», Габриель взглянул на Лавона.

— Могу ошибаться, — произнес он, — но возвращение Николаса Эйвдона на историческую родину пройдет не совсем гладко.

— То есть? Будут проблемы?

— Такие, которые сможет решить только Павел.

— А когда Михаил сядет к нему в машину…

— …то предоставит Павлу простой выбор.

— Либо пойти с ним добровольно, либо забрызгать собственными мозгами салон чудесного лимузина?

— Вроде того.

— А как же золотое правило Шамрона?

— Какое именно?