Он получил ответ. В запавших глазах Лаймонда блеснул неистовый гнев, и он с трудом, но четко произнес:

— Ты не можешь заставить меня жить.

— Нет, но я могу заставить тебя думать.

— Нет.

— Ты бился за честное имя Кристиан Стюарт. Почему ты не хочешь постараться и для себя?

Лаймонд ответил со злобной иронией:

— Мое честное имя?

— Или Мариотты, в конце концов.

Гнев угас. Лаймонд беспомощно прошептал:

— Нет! Ты не повезешь меня в Эдинбург, даже для этого… Я не поеду, я не могу… О Господи! Я не могу сейчас…

Удивляясь самому себе, Ричард завопил:

— Эдинбург! Кто говорит об Эдинбурге! Если мне и здесь надоело изображать из себя доктора-всезнайку, то уж тем более в городе я не собираюсь носиться с горячими полотенцами.

Лаймонд что-то неразборчиво пробормотал: Ричард разобрал только одно слово — «суд». Лорд Калтер, прибавив к этому слову три энергичных эпитета, заявил напрямик:

— Ты не поедешь на суд, а отправишься в Лит и покинешь страну. Все, что от тебя требуется, — это побыстрее поправляться, чтобы ты мог хоть как-то держаться в седле.

Это было слишком неожиданно для измученного и надломленного духа. Лаймонд не понял. Ричард наклонился, осторожно взял в руки юное недоверчивое лицо брата и отчетливо повторил:

— Послушай. Ни в какой Эдинбург ты не поедешь. Тюрьма и виселица тебе не грозят. Я здесь, чтобы помочь тебе. Ты будешь свободен.

Второй раз за эти несколько дней лорд Калтер принял жизненно важное решение, повинуясь мгновенному импульсу. Ричард чувствовал себя не в своей тарелке: им, думал он, играют какие-то темные, неразумные силы. Но Ричард не спал всю ночь, внимательно обдумал происшедшее и пришел к выводу, что жалеть ему не о чем.

Странно, что Лаймонд сразу безоговорочно ему поверил. На следующий день, еще чудовищно слабый, он отвечал медленно и рассудительно на все необходимые вопросы. Пытаясь вообразить, как может сказаться на брате переход от страстного желания смерти и забвения к такой полной незащищенности и откровенности, Ричард обращался с ним, как с хрупким драгоценным сосудом.

Дни шли своей чередой, и Ричард утратил ощущение времени. Лаймонд, хоть и обессиленный, всячески старался щадить брата и вел себя непринужденно, без претензий. Избегая касаться только недавнего прошлого, братья беседовали на самые разные темы. Ричард был потрясен осведомленностью Лаймонда. Тот был в курсе всей современной политики — не на уровне посольской кухни и придворных сплетен, но обладая сведениями, которые можно было почерпнуть лишь из личного опыта, добытого на поле сражений или из донесений осведомителей с доброй половины Европы.

Он, не смущаясь, но довольно-таки осмотрительно рассказывал о подобных эпизодах своей жизни. Однажды, когда Ричард к чему-то прицепился и начал с не свойственным ему возбуждением спорить, Лаймонд ушел от ответа, рассказав анекдот, такой безыскусно забавный и в то же время такой неприличный, что Ричард невольно расхохотался и забыл о предмете спора.

Позже, глядя в ночное небо, Ричард задумчиво проговорил:

— Если бы только ты, оставив Леннокса, вернулся к нам вместо того, чтобы…

Вместо того, чтобы погрязнуть в жалости к самому себе. Ричард так и не смог выдавить это…

Лаймонд вспыхнул:

— Вместо того, чтобы выть белугой и пугать честной народ? Дожить до такого позора…

Это было напоминание о другой, недавней ночи; Ричард собрался было возразить, но Лаймонд продолжил:

— Но я возвращался. К моим родным, которых я искренне почитаю, умоляя помочь в беде… Я думал, ты знаешь. Я приехал в Мидкалтер из Думбартона в сорок четвертом — ни дать ни взять блудный сын, полный раскаяния, которое буквально распирало меня…

В беспечном голосе проскользнула тень былой насмешки.

— И что же? — спросил Ричард торопливо.

— Наш достопочтенный батюшка указал мне на дверь. Он попытался усилить впечатление с помощью кнута.

Последовала пауза. Потом Калтер прошептал:

— Наверное, он никому не сказал. Я бы и пальцем не тронул тебя, ты знаешь, до… до происшествия в Мидкалтере.

— Я знаю, дурак несчастный, — мягко улыбнулся Лаймонд. — Поэтому мне и пришлось напасть на Мидкалтер.

Лорд Калтер сел, провел рукою по гладким каштановым волосам, крякнул и спросил:

— А как насчет поджога?

— Зеленые ветки. Боже милостивый, Ричард, я к тому времени уже поднаторел в искусстве сжигать жилища дотла.

— А серебро?

На этот раз Лаймонд замялся:

— Ты, наверное, обидишься. Думаю, она не сказала тебе, зная, какой ты никудышный актер. Мать получила все серебро обратно на следующий день.

Ричард пришел в замешательство, взгляд его сделался напряженным.

— А Дженет Битон?

— Ах это, — промолвил Лаймонд с горечью. — Это произошло потому, что я пил всю ночь напролет, чтобы набраться наглости и захватить замок. Еще одна выходка с ее стороны — и кто-нибудь из моих красавчиков перерезал бы леди горло. И я предпринял первый шаг. К сожалению, я был слишком пьян, чтобы проделать это надлежащим способом. Получилось как с Мариоттой: какое-то безумное затмение, удел высоких душ в грубой реальности… Приди ко мне, подруга, мой брат сейчас войдет — тебе принес я в жертву кровь мою… С той маленькой разницей, что пролилась кровь Дженет Битон.

— Но в Гексеме пролилась твоя кровь, — мягко добавил Ричард.

— Венец целой серии подспудных, своекорыстных стычек, — вновь покраснел Лаймонд. — Не надо высоких слов. Эрскин втемяшил себе в голову, что вывез едва ли не Спасителя, снятого с креста, а это оказался всего-навсего я. Господи, я изливался перед тобой не менее десяти минут. За эдакое краснобайство я достоин быть похороненным в соловьиной роще.

Лаймонд понемногу окреп, и Ричард говорил с ним чаще и все более откровенно. Однажды, вследствие какого-то странного сцепления идей, он вдруг спросил:

— Фрэнсис, ты когда-нибудь говорил Уиллу Скотту, сколько тебе на самом деле лет?

— Нет. А зачем? — Лаймонд был немного ошарашен.

Ричард ухмыльнулся:

— Конечно нет. Ты в его глазах непостижим и безмерен, словно Бог или Дьявол.

— Год с Уиллом Скоттом и мотылька превратит в Еноха 17), — заметил Лаймонд. — Кстати, на чьей он сейчас стороне?

— На твоей, несмотря ни на что, — сухо ответил Ричард. — Бокклю добился, чтобы его снова приняли при дворе, и Уилл трубит повсюду о твоих непревзойденных талантах.

— Не обманывайся, — посоветовал Лаймонд столь же сухо. — Это всего лишь угрызения совести: он ударил меня исподтишка, а я не ответил тем же. Со временем он превратится в тихого добропорядочного Бокклю.