— Наверное, цыган вытянул у вас, дорогая, немало золота на свои затеи? Надеюсь, вы были благоразумны.

Вдовствующая леди бросила поверх очков простодушный взгляд.

— Разумеется, милочка. Но он получил золото только за десять минут до нашего прихода, — заметила Сибилла, поглядывая на огромные немецкой работы часы. — Идем же!

Мариотта потормошила снова задремавшую было Агнес. Открыв глаза, леди Херрис вздрогнула, встала и робко последовала за остальными, но в дверях схватила Мариотту за руку:

— А что, если он вызовет дьявола?

Мариотта рассмеялась, высвободила руку и приобняла бедняжку за плечи.

— Что из того? Сибилла мило с ним поболтает о том о сем, обменяется парочкой рецептов серных притираний и бросит кость, заготовленную для собаки. Пойдем…

Во дворе было холодно и очень темно. Ничего не было видно, лишь оконце лаборатории Джонни Булло светилось зловещим кровавым светом. Сибилла постучала в окошко, дверь в лабораторию со скрипом распахнулась.

Лица их обдало жаром. Над очагом было воздвигнуто странное, раскаленное докрасна сооружение.

От пола до потолка громоздились реторты, бутыли, кувшинчики, стеклянные трубки, колбы с длинным горлом, алембики, шары, змеевики, ступки, возгонные сосуды, воронки и мензурки. На стенах, где словно бы сплелись чудовищно раздутые змеи, плясали отблески пламени, сверкали бесчисленные багровые очи.

На широкой деревянной скамье валялись щипцы, громоздились металлические опилки, грязные тарелки и ножи, кучки стружек и тонкого песка; разнообразные горшочки, выщербленные и закопченные, выстроились на полу; двое мехов разного размера висели на гвоздях, вбитых в стену, которая вся была покрыта какими-то нанесенными мелом знаками, в основном треугольниками. На каменном полу лежал ветхий ковер, а на нем стояли две деревянные табуретки, рядом с которыми расположился Джонни.

В глазах его тоже играли багровые блики. Смуглое, раскрасневшееся от жара лицо покрылось потом. Темный абрис небольшой, жилистой фигуры словно бы нависал над бутылочками и ножами, то проявляясь, то исчезая в красноватых отблесках пламени. Он молча поклонился и указал на табуреты. Вдовствующая леди тотчас же села. Дженет заняла место рядом с нею, а молодые женщины встали позади. Когда все устроились, Джонни скользнул к двери и задвинул засов. Пламя в печи забушевало с новой силой.

— Приступим, — возгласил Джонни, преклоняя колена перед скамьею. Взгляд его блестящих карих глаз, обрамленных длинными ресницами, сделался торжественным.

— Сегодня мы последуем путем, который лишь немногие сумели пройти до конца. Сегодня мы взываем к тем, кто позволил нам проникнуть в великую тайну. Мы воздаем хвалу Йеберу-Абу-Муссе-Джафару-аль-Суфи, Мастеру из Мастеров; Зосиме и Синезиусу; трижды великому Трисмегисту, Олимпиодору, Философу Соли, армянскому владыке; Нагарджуне, который открыл дистилляцию, и самому слепому Абу-Бакру-Мухаммеду-ибн-Захарии-аль-Рази 19).

Мы молим их придать силы нашему камню, дабы несовершенный металл, грубое вещество Сатурна, подверглось разложению и в пламени трансмутации порождало бы ртутную влагу и серные пары до тех пор, пока облагороженное, очищенное, совершенное вещество в нашем тигле не утратит качества, пороки, слабости свинца и не преобразится в чистое золото.

Джонни слегка коснулся стоявшего у его ног пузатого горшка, укутанного в тряпки и наглухо закрытого железным зажимом.

— Золото — здесь: цепи и монеты, которые дала мне леди Калтер, уже расплавленные и готовые вступить в реакцию, знаменующую начало преображения. А это, — тут Джонни взял со стола какой-то серый кирпич, — фунт свинца. Желаете удостовериться?

Дженет приняла кирпич из его рук и тщательно исследовала. Потом он пошел по кругу и вернулся к Булло, который еще раз показал свинец дамам и положил в реторту.

— Вот так. А теперь — камень.

На мгновение он нагнулся над скамейкой, затем выпрямился. В его загрубелой смуглой ладони лежала чудесная серебряная шкатулка с арабской вязью на крышке и маленьким зеркальцем на дне. Джонни открыл ее и показал собравшимся. Там на белой бархатной подушечке лежал грязно-серый камень неровной формы, слоистый и мягкий.

— Вот он, камень Мудрецов, Магистерий, Эссенция Вселенной.

Джонни открыл другую чистую шкатулку, стоявшую на столе, бережно вынул камень и слегка поскреб по его мягкой поверхности. Беловатая пыль засверкала в багровом свете, высыпаясь в пустую шкатулку. Булло положил камень на место, а шкатулочку с пылью зажал в руке.

— Сударыни, то, что мы собираемся делать, не вполне безопасно — для меня. Вам ничто не грозит. Но я попросил бы вас не говорить и не двигаться, пока не завершится мистерия.

Я же вверяю жизнь свою алхимикам и философам, которые смотрят на нас, и повторяю слова из Изумрудной скрижали: 20) «Истинно то, без фальши: самое истинное из того, что есть. То, что наверху, подобно тому, что внизу, а то, что внизу, подобно тому, что наверху, чтобы сотворить чудо с одной вещью. И поскольку все вещи ты можешь созерцать в одной, так и во всех вещах возникнет эта одна путем единственного акта усыновления. Отец того есть Солнце, мать — Луна. Ветер приносит то в ее утробу. Земля является источником того. То — отец всех чудесных превращений в мире. Сила того совершенна. Посему ты сможешь обладать всем светом мира, а весь мрак улетит далеко прочь… «

Обеими руками он крепко схватил большой сосуд и поместил его на огонь. Затем снял зажим и легонько потряс шкатулку: порошок просыпался в горлышко тигля, где плавился металл.

На одно короткое мгновение в хижине воцарилась тишина.

Затем раздался оглушительный рев, и струйки голубоватого дыма, пышные, словно взбитые сливки, показались из горлышка реторты, изгибаясь в воздухе, расползаясь по углам. Вот дым сделался гуще, протянул свои щупальца по полу, добрался до потолка и наконец стал совсем непроницаемым, черным, удушливым. Запахло серой, в комнате ничего нельзя было различить, а дым все лез и лез из реторты, словно рождалось некое чудовище, и самые тонкие слои отливали желтизной и багрянцем.

Агнес завизжала. Мариотта вскрикнула от страха всего один раз, крепко вцепилась в девушку и замерла. Дженет схватилась за табурет и глядела на Сибиллу, пока лицо вдовствующей леди не скрылось в клубах дыма. Он висел сплошной пеленою, горячий, зловонный, черный как уголь, пугающий — и вдруг процвел, нежный, как тополиный пух: живое, яркое золотое свечение зародилось у его корней и поглотило черноту. Темная пелена сделалась ярко-желтой, как солнышко на Пасху.

Эта завеса, чистая, драгоценная, держалась секунд десять, затем распалась на волокна, растаяла, растворилась, рассеялась и мало-помалу исчезла. За ней появился Джонни Булло: сначала тень, затем карандашный набросок, затем плоское, но уже цветное изображение масляными красками и, наконец, живой человек, стоящий около печи. Щипцами он снимал с огня тяжелый закопченный сосуд.