Пётр поседел в двадцать три года. Я ещё как-то держался, потому что, глядя на меня, сдерживались и остальные мои жильцы. Но и до них доходили рассказы о том, какой снаружи творится кошмар. Горн не всегда мог удержаться от болтовни, за что пару раз получил от меня взбучку. Моральную, естественно. Не буду же я поднимать руку на старика. Он спохватился, но семена были посеяны, и всходы взошли. Аора попросила меня переселить её и Юницу с первого этажа на второй, поближе ко мне. Пришлось пойти на уступки. Теперь все жили в одном месте. Слугам полностью достался первый этаж. На улицу женщины практически не выходили, потому что слишком многие оскорбляли или выкрикивали угрозы в их сторону, проходя мимо ограды. Несколько раз возле ворот находили трупы умерших от голода или убитых, и хоронить их пришлось моим слугам на близком кладбище.

Страна уверенно катилась к краю пропасти. Пётр приходил всё реже и выглядел всё хуже. Спрашивал совета, но что я мог? Конечно, я старался. Но выходило только хуже – полумеры лишь оттягивали катастрофу. Океанцы медленно, но уверенно двигались с востока на запад, насколько я знал, одновременно войска заморских господ высадились и на западе, и в Прусии, и в Гонведии, где также шли отчаянные бои до последнего солдата и последнего патрона.

Безысходность, отчаяние – вот что я ощущал, когда выходил из дома. В эти дни он казался мне единственным местом, где царили спокойствие и надежда на лучшее. Ценность Хьямы, как агента Океании и человека, знающего подноготную игр заокеанцев, скатилась к нулю. Теперь все знали, что беспорядки, покушение и восстание рабочих спровоцировано и организовано агентами заморской державы. Но… Я слишком привык к ней, чтобы в один прекрасный день просто выгнать девушку на улицу или передать властям. Пусть будет как было. Так я решил. Всё равно кому-нибудь из наших холостяков она пригодится.

Так прошла зима, сменившись весной. Расцвели уцелевшие деревья, кустарники. Зазеленела трава, появились первые цветы. Только радости оттого, что закончились холода, не было. С каждым днём становилось всё хуже и хуже. Океанцы резко прибавили темп наступления. Если раньше мешали холода и глубокий снег, то теперь, едва подсохла земля, тысячи солдат в синих мундирах бодро зашагали по полям, дорогам и лесам, распевая гимны на своём языке. Немногочисленные попытки сопротивления жестоко подавлялись. Да и воевать было некому – практически все людские резервы Русии иссякли. Теперь очень редко на улицах столицы можно было увидеть мужчин. Одни женщины и дети.

Пётр стал тенью самого себя. Седые волосы, осунувшееся лицо, горящие от недосыпания и переживаний глаза, налитые кровью. Он не щадил себя, буквально сгорая от нечеловеческой по напряжённости работы, но все его усилия пускались на ветер двумя генералами. В один из дней он признался мне, что не видит выхода из сложившегося положения и иногда подумывает пустить себе пулю в лоб. Я тогда очень долго ругался с ним, приводил десятки, сотни доводов и с огромным трудом убедил его немного подождать. Именно тогда он решил принять моё приглашение и пойти со мной.

С тех пор в укромном месте к югу от столицы начал формироваться отряд будущих беглецов. Всё делалось в глубочайшей тайне, и пока Рарогу удавалось её сохранять от своих начальников, оказавшихся, как ему и было сказано сразу, полным ничтожеством. Через неделю мы собирались выезжать, и я очень надеялся, что нам удастся это сделать без особых сложностей. Как же я ошибался!..

Рассекая кое-как организованные и построенные позиции русов, громя почти безоружные, наспех собранные части ополчения, океанцы начали масштабное наступление на столицу. Как я понял, последнее. Одновременно с запада ударила вторая волна их войск, закончившая к тому времени захват Прусии и Гонведии и прочих мелких стран. Свободными путями для бегства оставались север, пустынный и практически безлюдный, большую часть года покрытый льдами и снегом, куда и устремились почти все беглецы, неизвестно на что надеясь, и юг, который почему-то всеми избегался. Лишь очень немногие двинулись туда. Почему? Я не понимал. Может, потому, что океанцы начнут зачистку беглецов в более подходящих условиях куда быстрее, чем среди снегов и льдов, куда могут вообще не пойти?

…В двери забарабанили. Торопливо, лихорадочно. Горн поспешил открыть, и ко мне, сидящему возле камина с сигарой, буквально подбежал Пётр:

– Михх! Генералы бежали! Теперь некому отдавать приказы. Фронт рухнул, солдаты бегут кто куда!

Я слушал его с каменным лицом, заметив краем глаза испуганно выглядывающую сверху баронессу. Наконец парень выдохся. Я взглянул на стоящую в дверях столовой Золку:

– Принеси воды, быстро. Холодной. Ему и мне.

Девушка испуганно кивнула и исчезла. Спустя мгновение подала нам два высоких запотевших бокала с ледяной водой.

– Пей. – Я протянул Петру один из них, забирая себе другой.

Парень опешил, но, зная, что я ничего не делаю без причины, жадно начал глотать воду.

– Сколько у нас времени до того, как океанцы войдут в город?

– Суток полтора. В лучшем случае – двое. Наши успели взорвать мост через Радунь, так что какое-то время уйдёт на переправу.

– Вот и хорошо. Выходим завтра утром. В десять утра я буду на базе.

Он кивнул, вернул мне стакан и развернулся, собираясь уходить, но я окликнул:

– Погоди, Пётр, секундочку.

– Да?

– Если кто увяжется с вами, не прогоняй.

– Понимаю, – снова кивок.

И штабс-ротмистр исчез. Только хлопнула дверь за ним.

Окурок улетел в камин, я торопливо зашагал к лестнице, ведущей наверх, но спохватился, развернулся назад, поспешил в столовую, где нашёл Горна.

– Завтра уезжаем отсюда.

– Куда, ваша светлость?

– В Нуварру. Или хочешь сказать, будто не слышал, что сказал только что Пётр?

Мажордом вздохнул:

– Слышал, ваша милость… Только я уже стар, чтобы куда-то уезжать. Лучше я останусь. Вы молодых заберите. Женщин. Юницу. А я зажился на этом свете. Оставьте мне ружьё. И патронов десяток. Больше-то я вряд ли успею истратить. А вам они ой как пригодятся в пути. Так что… Собирайтесь, ваша светлость. А я останусь. – Он отвешивает мне короткий поклон, потом спохватывается: – Вы женщин-то успокойте. А я со своими переговорю. Сколько можно вещей-το с собой?

– Пару смены. Женщины пусть все продукты складывают в машину. Стоп. Лучше пусть положат их рядом. Я утром сам распределю. А то распихают так, что не разберёшь потом, что где. И надо приготовить еду на дорогу. Пусть сварят мяса, напекут хлеба. Ну что там ещё можно? Что неделю не испортится?

– Они знают, ваша светлость. Всё будет сделано. О ружье только не забудьте.

Я киваю и выхожу из столовой, слыша за спиной его голос. Не ожидал от старика, если честно. Думал, он будет только рад. А тут… Кручу головой, потому что шейный платок меня душит. А, зараза! Достал! Со злостью срываю его, швыряю на пол. Перешагивая через ступеньку, поднимаюсь наверх. Сначала к женщинам или к рации? Терять время на их утешение? Нет. Сначала сеанс связи. И так два уже пропустил из-за этих… погончатых скотов.