Уоррен: Мне кажется, где-то на южном этапе наших гастролей по Дейзи уже было заметно, что она… Не знаю даже, как сказать… Серьезно двинулась по фазе. Она стала даже забывать на сцене слова песен.

Род: Перед концертом в Мемфисе все уже были готовы выйти на сцену, вот только Дейзи никто не мог найти. Я рыскал повсюду, спрашивал о ней всех и каждого. И наконец нашел ее в одном из туалетов при вестибюле. Она вырубилась прямо в кабинке. Она сидела неподвижно на полу, закинув руку за голову. И на секунду – на долю секунды – мне показалось, что она мертва. Я осторожно потряс ее, и Дейзи проснулась.

– Тебе вообще-то пора уже на сцену, – сказал я.

– О’кей, – отозвалась она.

– Тебе надо бы как-то протрезветь, – посоветовал я ей.

– Ой, Род… – выдохнула она. После чего поднялась, подошла к зеркалу, подправила макияж и как ни в чем не бывало отправилась за кулисы к остальным участникам группы.

И я подумал тогда: «Я больше не хочу нести ответственность за эту женщину».

Эдди: Новый Орлеан. Осень семьдесят восьмого. Пит подходит ко мне на саундчеке и сообщает:

– Дженни хочет, чтобы мы поженились.

Я говорю:

– Ну так отлично, женись на ней.

– Ага, так и сделаю, – говорит Пит.

Дейзи: Когда ты постоянно в таком ушатанном состоянии, то гораздо медленнее, чем следовало бы, сводишь в мозгу все воедино. Но все ж таки до меня начало доходить, что Никки никогда ни за что не платит, что у него вообще нет собственных денег. И притом он покупает нам все больше марафета. Я говорила ему сколько раз: «Мне хорошо. Мне уже достаточно». Но ему все время требовалось еще и еще. И он хотел, чтобы я тоже принимала больше.

Однажды утром, по-моему, в декабре, мы сидели в своем автобусе. Мы с Никки лежали на опущенных креслах в самом конце салона, а все остальные устроились впереди. Кажется, мы остановились тогда где-то в районе Канзаса, потому что, когда я взглянула в окно, увидела сплошь равнины. Ни гор, ни холмов, ни малейшей цивилизации. Проснулась – а Никки, оказывается, уже приготовил мне понюшку. У меня проплыло в голове: «А если бы я не захотела?» И я сказала ему:

– Нет, благодарю.

Никки усмехнулся

– Нет уж, давай!

И поднес мне порошок к самому лицу, и я вдохнула.

А когда я посмотрела вдоль прохода, то увидела Билли, который зачем-то зашел в наш автобус и разговаривал то ли с Уорреном, то ли еще с кем. Но… он все увидел. На мгновение я поймала его взгляд, и мне тут же сделалось невероятно грустно.

Билли: Я взял себе за правило держаться от белого автобуса подальше. Ничего хорошего меня там не ожидало.

Грэм: На Рождество и Новый год мы все разъезжались по домам.

Билли: Я был так рад вернуться к своим девочкам!

Камилла: Моя жизнь и мой брак отнюдь не замыкались на том, что мой муж играл и пел в рок-группе. Хотя не стану говорить, будто бы The Six не имела для нас значения. Конечно же, имела. Но все-таки в первую очередь мы были семьей. И Билли, возвращаясь домой, должен был оставлять свою работу за порогом. Что он, собственно, всегда и делал.

Когда я вспоминаю конец семидесятых, то много думаю и об их группе, и об их песнях, и о том, через что мы со всем этим прошли… Но все же чаще всего я вспоминаю, как Джулия училась плавать. И как Сюзанна сказала свое первое слово – «Мимя», и как мы все пытались разобрать, то ли это «мама», то ли «Джулия», то ли «Мария». Или как Мария норовила подергать Билли за волосы. Или как он любил играть с девочками в игру под названием «Кому последний панкейк?». Когда он пек панкейки, а девочки их дружно уплетали, Билли внезапно выкрикивал: «Кому последний панкейк?» И получить его должна была та, что первой поднимала руку. Но как-то так всегда выходило, что он по-любому заставлял их разделить блинчик между собой.

Вот что мне вспоминается больше всего из той поры.

Билли: Мы с Камиллой как раз присмотрели себе новый дом в Малибу, в горах. Он был просторнее любого дома, в котором мне доводилось когда-то жить. К нему вела очень длинная подъездная аллея, и густые деревья затеняли все вокруг, за исключением террасы. Терраса там совершенно ничем не загораживалась, и с нее открывался потрясающий вид на океан. Камилла называла его «домом за счет «Медового рая».

Те две праздничные недели, что я провел дома, мы большей частью занимались переездом и обустройством на новом месте. В первый вечер, когда мы привезли туда девочек, я спросил Джулию:

– Какую комнату ты хочешь занять?

Она была старшая, а потому выбирала первой. У нее сразу расширились глаза, и она принялась ходить туда-сюда по коридору, заглядывая в каждую комнату. А потом уселась на пол в самой середине коридора и предалась размышлениям. После чего наконец сказала:

– Я хочу ту, что в середине.

– Ты уверена? – спросил я.

– Уверена, – кивнула она.

Джулия была в точности как ее мать. Однажды поняв, чего хочет, она уже точно это знала.

Род: То Рождество было первым за очень и очень долгое время, когда у меня неожиданно не оказалось никакой работы. Когда я мог просто отдохнуть в свое удовольствие. Когда мне не надо было спасать какую-нибудь рок-звезду от какого-нибудь жизненного кризиса, или следить, чтобы их райдеры досконально выполнялись, или чем я там еще занимался.

Я снял небольшой домик на пару с приятелем. Мы с Крисом вращались в одном кругу, и я всегда виделся с ним, когда приезжал в Лос-Анджелес. Вместе мы проводили выходные в Биг-Беар-Сити. Вместе готовили ужин, принимали джакузи, играли в карты. На Рождество я подарил ему свитер, а он мне – ежедневник. И я в какой-то момент подумал: «Как же мне хочется вести нормальную человеческую жизнь!»

Дейзи: На Рождество мы с Никки улетели в Рим.

Эдди: На праздниках Пит сделал Дженни предложение, и она ответила согласием. Знаешь, я по-настоящему был счастлив за него. Я крепко обнял его, и тут Пит сказал:

– Надо хорошенько подумать, когда лучше все им сообщить. Не знаю, как они это воспримут.

– Ты о чем сейчас? – спросил я. – Кому какое дело, что ты женишься?

– Нет, я о том, что ухожу.

– Уходишь? – удивленно переспросил я.

– Ну да, когда тур закончится, я ухожу из группы.

Мы с ним разговаривали в доме родителей, в кабинете.

– О чем ты говоришь? Уходишь из группы?! – недоумевал я.

– Я ж тебе говорил, – сказал он, – что не хочу всем этим заниматься до скончания века.

– Ни разу ты мне ничего подобного не говорил!

– Да я тысячу раз тебе это говорил, – возразил Пит. – Что все это не бог весть как важно.