— Малыш, пойдем обратно в постель, — сказал он осипшим утренним голосом.

Я вдруг почувствовала себя так, будто мне предложили поесть песка или попить морской воды.

— Ой, солнышко, а как же твоя рука?

— У меня есть вторая.

— Да, конечно, но…

Он убрал и левую руку.

— Ладно. Извини.

Шли минуты. Птица перестала петь. Кристофер вернулся в постель. Он лежал под одеялом и не двигался. В комнате, словно перед грозой, стало трудно дышать. Пожалуй, я впервые отказала ему в сексе, но ведь он взрослый человек, правда? Сам-то он отвергал меня постоянно. Последние семь лет он только тем и занимался, что меня отвергал.

— Ты знаешь, что мы сегодня идем к Либби и Бобу? — спросила я.

— Что? — невнятно раздалось из-под одеяла.

— Либби и Боб. Сегодня. Я спросила, помнишь ли ты, что мы к ним идем.

— Черт, — он сел в постели. — Твою мать!

— Чего ты ругаешься? Рука?

— Нет, не рука! Просто не хочу идти и играть в счастливую семью на пару с придурком Бобом и Либби, особенно если учесть, что она трахается с другим парнем! К тому же мы все равно не можем себе позволить вино и прочую фигню. И мне нечего надеть. Неужели нельзя как-нибудь отказаться?

— Нет, — ответила я, почувствовав, как меняется мой голос. — Лично я туда пойду. Я просто хотела узнать про твои планы. И, как выяснилось, я могу себе это позволить. А следить за нравственным обликом своих друзей я не собираюсь. Как и за нравственным обликом своих родных.

— Какого… — Он запустил трясущуюся левую руку в копну своих нечесаных волос. — Какого хрена все это значит?

— Никакого.

Я сложила руки на груди и посмотрела в окно. Птица так больше и не запела, а жидкое солнце окончательно впитали в себя рыхлые облака.

— Извини, — сказала я. — В общем, я получила кое-какие деньги. Вчера. Хотела устроить тебе сюрприз, но как-то не вышло. И я вот подумала…

— Нет, что ты там говорила про друзей и родных?

Я вздохнула.

— Я вчера видела Милли.

— А, эту жирную дуру! Теперь понятно, откуда у тебя все эти идеи.

— Не смей ее так называть. И нет ни у кого никаких идей!

— Она разбивает нашу семью.

— Нет. Это вы с Беккой разбиваете свою семью. Из вас троих только Джош ведет себя по-человечески. Почему ты считаешь, что твой отец не имеет права быть счастливым?

— А, ну понятно. Теперь у меня вообще вопросов нет. Речь идет о том, какой замечательный у нас Джош.

— Не будь идиотом.

— В любом случае мы с Беккой — половина семьи. Вторая половина — сумасшедшие. Поэтому мы обязаны присматривать за папой и заботиться о том, чтобы он не загубил себе жизнь. После маминой смерти он стал очень уязвимым.

— Значит, пока вы с Беккой живете своей жизнью, он должен сидеть и ждать, когда ты позвонишь или когда Бекка приедет к нему на пару выходных в год, да и то не потому, что хочет его увидеть, а потому, что она узнала, что Энт трахает очередную лондонскую барменшу, или потому, что Энт узнал, что она отправила новую порцию своих фотографий в голом виде очередному парню из Флориды? А в остальное время он должен, по-вашему, только работать в кафе, в одиночестве смотреть по вечерам телевизор и ждать, когда же в его тоскливую жизнь внесет хоть какое-то разнообразие новый психический приступ Джоша?

— Какое тебе вообще дело до моего отца! И до моей сестры! Зачем я только рассказал тебе все это! Я так и знал, что ты уж придумаешь, как бы использовать это против них. Ты можешь не лезть в нашу жизнь?

— Если ты хочешь, чтобы я не лезла в вашу жизнь, то не рассчитывай, что я стану приезжать к тебе в больницу посреди ночи, и не ори на меня, если я это сделаю как-то иначе, чем тебе бы хотелось. И не проси меня менять тебе повязки на руке. Я бы только радовалась, если бы мне не было никакого дела до вашей семьи, но мне есть дело — особенно когда ты идешь и долбишь кулаком по стенам только потому, что не можешь смириться с мыслью о том, что твой отец любит кого-то еще, кроме тебя и твоей умершей матери!

Кристофер натянул на голову одеяло.

— Очень взрослый жест, — сказала я, подозревая, что он может посмеяться над моими словами, и толком не зная, что делать, если это произойдет.

— Пошла к черту, — пробормотал он.

— Отлично. Ладно. Я ухожу. Может быть, после ужина вернусь.

Тишина.

— Кристофер?

— Делай что хочешь, — сказал он.

День превратился в руины, чего, в общем-то, стоило ожидать с самого начала. Впрочем, в каком-то смысле он был разрушен давным-давно. Выезжая из Дартмута по Уорфлитскому пути — мимо дороги, что вела к крепости и дому Роуэна, а затем дальше, в направлении Литтл-Дартмута, — я чувствовала себя на удивление спокойно. Когда я проезжала через Стоук-Флеминг и мимо въезда в Блэкпул-Сэндс, где мы с Бешей чаще всего гуляли по утрам, небо было цвета булыжника. Узнав за окном свои любимые места, Беша радостно взвизгнула и, пока мы не проехали знакомый поворот, так сильно дышала на заднее стекло, что оно совершенно запотело. Возможно, она догадывалась, что мы едем в Слэптон-Сэндс, но вряд ли понимала, как долго мы там пробудем. Дорога вилась атласной лентой вдоль утесов Стрита и была обнесена каменной стеной безопасности, за которой росли мимоза и примула, чуть дальше в полях паслись розовые овцы. Дорога петляла вправо-влево и вверх-вниз, но вскоре мы свернули на ровную трассу, где по левую руку тянулся Слэптон-Сэндс, а по правую — Слэптон-Лей. Деревня Торкросс лежала в самом конце дороги и напоминала чем-то тело головастика. Я припарковалась у танка времен Второй мировой войны и пошла по набережной в сторону Дома Ракушки. Повернув ключ в замке, я почувствовала себя так, будто глотнула воздуха после долгого сидения под водой. Пусть Кристофер хоть весь день пыхтит себе и кипятится. Я раньше полуночи домой уж точно не вернусь. А может, и никогда не вернусь — разве только вещи забрать. Я еще не решила.

Письменный стол у окна, выходившего на гавань, так и звал усесться за него и всю оставшуюся жизнь смотреть на море. На столе, конечно же, ничего не было, а за окном видны были лишь желто-голубые полосы гальки, моря и неба, на которых там и тут точками рассыпались чайки, увлеченные охотой на рыб. Но оставаться здесь было нельзя. Если бы я сейчас уселась за стол и стала бы наблюдать, как за окном протекает вся эта жизнь, я могла бы смотреть на море вечно и замерзнуть тут без огня или умереть с голоду без какой-либо пищи.

Поэтому я оставила Бешу обнюхивать дом, а сама выскочила в местную лавку. Несмотря на мертвый сезон, там был представлен небольшой выбор ведер и совков, а также слабительный порошок, шнурки для ботинок, дверные держатели, скрепки, открытки, местные брошюры о природе и привидениях, веревка, топливо для камина, дрова, молоко, сыр, бутерброды и еще около тысячи самых разных вещей. Полки покрывал тонкий слой пыли, и атмосфера в лавке была мрачноватая, но я все-таки покидала в корзинку походный чайник, несколько топливных брикетов, хлеб, лоток свежих креветок, запылившийся пакет макарон, лимон, черный душистый перец, кофе, травяной чай в пакетиках и местный мед. Заодно я взяла упаковку сухого корма и банку собачьих консервов, еще немного побродила по магазину, вернулась к полке с кормом и положила в корзину еще две банки, большую кость из сыромятной кожи и жестяную миску. Потом я направилась в отдел, где было все для уборки, и прихватила несколько тряпок для пыли и кухонных салфеток, хлорку, чистящий крем, полироль для мебели и ведро. Когда я выложила все это на прилавок, женщина на кассе удивленно подняла брови.