фигура с луком. Ростом немного ниже. Одета так же, как парни. Длинные чёрные волосы заплетены в две тугих косы.

Девчонка.

Она держала фазана за длинный хвост. Из груди его торчала стрела.

— Не из-за него развоевались?

Оторопевшие подростки не ответили.

— Воды в рот набрали? Ну, тогда бывайте, чего с вами говорить.

С этими словами она повернулась и двинулась прочь.

— Ах ты…

Первый бросился было за ней, но запнулся о подставленную ногу Арвасатхи и кубарем покатился по земле. Жалобно хрустнула плетёная из ивовой лозы фаретра.

Второй согнулся пополам от смеха.

— Умора! Шади опять обставила Нарьяману! Девчонка обставила!

Девчонка эта была сестрой Арвасатхи.

— Всем расскажи ещё… — буркнул Нарьямана.

— И расскажу.

— По шее получишь.

— Ха, какие мы грозные!

Нарьямана, сидя на земле извернулся, поймал обидчика за ногу и уронил. Оба отправились пересчитывать своими косточками выпирающие из земли корни. В какой-то момент Арвасатха оказался сверху и победно пропел:

— И вот перед вами великий Нарьямана Гершаспа! Не смотрите, что он столь хил телом. Своим свирепым взглядом и громогласным голосом он обращает в бегство тысячи врагов! Нет силы, что не поверг бы оземь сей доблестный…

Нарьямана извернулся, стряхнул с себя Арвасатху и лягнул его пяткой в живот. Тот упал на спину и кувыркнулся назад. Вскочил. Нарьямана тоже поднялся. Арвасатха бросился на него и ткнул в лицо кулаком, но тот отклонился и заставил обидчика пробежать вокруг себя с вывернутой в небо правой рукой, а потом уронил его лицом вниз.

— Ах ты… — прохрустел землёй Арвасатха.

— Сдаёшься?

Тот ещё раз дёрнулся, но победитель держал крепко.

— Сдаёшься?

— Сдаюсь, сдаюсь, пусти.

Нарьямана отпустил побеждённого. Тот уселся на колени, запустив пятерню в свои волосы и принялся вытряхивать землю.

Нарьямана плюхнулся на задницу рядом.

— Следили что ли за мной?

— Да кому ты нужен? — обиженно фыркнул Арвасатха, — следить ещё за ним…

— Шади зачем притащил?

— Да я вообще не знал, что она здесь!

— Не знал он. А если бы я в неё попал?

— Вот сам ей и выговаривай, чего ко мне-то прицепился?

— Так ты чего припёрся-то? — удивился сбитый с толку Нарьямана.

— Тебя искал, — ответил приятель.

— А говоришь «не следил».

— Не следил. Меня дядька твой прислал.

— Зачем?

— Там люди какие-то к нему приехали.

— А я зачем?

— Откуда мне знать? Митробат просил скорее тебя разыскать.

Нарьямана поднялся.

— Ну пошли, раз дядька просил.

Он протянул приятелю руку, помог встать.

Арвасатха отряхнулся и сказал:

— А я бы, знаешь, не ходил.

— Это ещё почему?

— Мать твоя как-то странно на них посмотрела. За сердце схватилась. Чую, не к добру это.

Нарьямана нахмурился. но ничего не ответил.

Фазана он выслеживал в распадке между холмов, возле небольшого озерка с небесно-голубой водой. Берега его заросли терновником и шиповником. Сюда спускалась козья тропа, довольно крутая, но Нарьямана лез по ней вверх быстро, почти бежал. Арвасатха сзади тяжело пыхтел, снова и снова покрывая позором своё славное имя.

Тропа забралась на вершину кручи, долго петляла между больших, поросших мхом валунов, и вскоре влилась в другую, пошире. Но тоже непроезжую. Её тут и там пересекали корни деревьев и следов колеса она давненько уже не знала. А вот другие следы были. Нарьямана сразу их увидел. Не зря же всю жизнь в этой глуши прожил.

Прошли несколько человек. Не меньше пяти. И осёл. Следы вели к дому. Действительно странно. Тут, в округе, не сказать, чтобы совсем безлюдно. На земле Митробата жило четыре семьи, к одной из которых принадлежал Арвасатха. Но чтобы такими толпами ходили…

Заинтригованный Нарьямана ускорил шаг. Тропа пошла вниз. По левую руку весело журчал ручеёк. Впереди показалась высокая стена, сложенная из дикого камня, заросшая плющом. Вот и дом.

Нарьямана отворил калитку и сразу же увидел дядьку Митробата. Тот стоял возле крыльца и говорил с человеком в запылённом льняном панцире. Человек опирался на палку. Когда скрипнула калитка, он обернулся, посмотрел на вошедшего подростка. Их взгляды встретились.

Нарьямана будто на стену налетел. Споткнулся.

Собеседник дядьки тяжело опустился на одно колено. Нарьямана вдруг сорвался с места, выронив лук. Одним прыжком оказался возле гостя и, ни сказав ни слова, бросился ему на шею. Обнял крепко-крепко.

— Мой мальчик… — прошептал Антенор.

Его глаза предательски блестели, но он улыбался.

Тогда, восемь лет назад, от Вавилона до Сард они добирались полтора месяца. Если бы ехали вдвоём, то смогли бы достичь цели гораздо быстрее, меняли бы лошадей на станциях ангарейона, они тогда ещё сносно работали. Но Эвмен приказал им взять охрану, двадцать человек. Все они были людьми Каувайчи, фригийцами и персами.

В Сардах подле одной из царских сокровищниц находилась резиденция Филоксена, главного казначея царства, совсем недавно сменившего на этом посту беглого казнокрада Гарпала. А ещë здесь жила Клеопатра, родная сестра великого царя. О смерти брата она уже знала, ангары, сменяя друг друга, эстафетой пролетели путь в шестьсот парасангов всего за шесть дней. Женщина пребывала в смятении и расспрашивала всех, прибывавших из Вавилона, о том, что там происходит. Не избежал разговора с ней и Антенор, но ничего нового не рассказал, по дороге их обогнали уже несколько гонцов с новостями. Более всего она переживала за то, как теперь уживётся с Менандром, сатрапом Лидии. Страхи её были основаны на слухах, будто Менандр причастен к отравлению царя. Также среди злодеев-отравителей называли Антипатра с сыновьями, особенно грешили на младшего, Иолая, царского виночерпия. Антенор удивился, как быстро досюда долетели эти слухи. Он уверил Клеопатру, что это выдумки пустобрёхов, а сам грустно подумал, что это ведь у кого-то из ангаров язык оказался без костей, стало быть, и вотчина Эвмена не без урода. Следовало быть предельно осторожным.

Клеопатра не имела никакой власти и главной целью Антенора в Сардах была не она, а Филоксен. Антенор предъявил ему две грамоты, запечатанных царским перстнем. Первая предписывала казначею пожертвовать сто талантов золотом на восстановление храма Артемиды в Эфесе, сожжённого Геростратом (да исчезнет его имя из разговоров мужей). Вторая грамота требовала переместить ещё десять талантов туда же, в Эфес, к местному трапедзиту[100] Кодру, самому богатому и уважаемому в Ионии и открыть у него безымянную фему[101] на предъявителя перстня, оттиск коего прилагался.

— Это зачем? — поинтересовался Филоксен.

— Для оплаты услуг Дейнократа и его людей, — объяснил Антенор, — он будет работать над храмом.

Первая грамота была составлена за несколько дней до смерти Александра и царь лично приложил к ней свой перстень. Восстанавливать храм, сожжённый, как говорили, в ночь его рождения, он