— Но как же, — удивился Уилл, — научить всему этому учителей, которые, в свою очередь, учат детей «строить мосты»?

— Учителей мы стали обучать сто с лишним лет назад, — ответила миссис Нараян. — Классы набирались из юношей и девушек, обученных в паланезийской традиции: хорошие манеры, агрикультура, искусства и ремесла, да еще заимствованная из фольклора медицина, психология и биология по бабушкиным сказкам и вера в магию. Ни науки, ни истории, никакого знания о внешнем мире. Но все эти будущие учителя были ревностными буддистами; большинство из них имели навыки в медитации; и конечно же, все читали или слышали о философии махаяны. Это значит, что в области метафизики и психологии они были подготовлены более основательно и реалистически, чем учителя в вашей части света. Доктор Эндрю — ученый, отрицающий догмы гуманист, — вдруг открыл для себя ценность чистой и практической махаяны. Друг его раджа, тантрический буддист, постиг, в свою очередь, ценность чистой и прикладной науки. Оба, следовательно, осознали, что учителю, который будет обучать детей гуманности в приспособленном для существования полнокровных человеческих личностей обществе, необходимо усвоить лучшее от обоих миров.

— Как же восприняли это будущие учителя? Не противились ли они новому учению?

Миссис Нараян покачала головой:

— Нет, потому что никто не посягал на их ценности. Буддизм воспринимался с уважением. Требовалось отбросить лишь бабушкины сказки. Взамен юноши и девушки познакомились с куда более интересными фактами и теориями. И с этими замечательными познаниями, полученными из западного мира — мира знаний, силы и прогресса, — сочетались теперь, и в какой-то мере подчинялись им, теории буддизма и факты прикладной психологии и метафизики. И в этой программе, вобравшей в себя лучшее от обоих миров, не было ничего, что могло бы оскорбить самых религиозно настроенных граждан.

— Интересно, как поведут себя наши будущие учителя, — помолчав, сказал Уилл, — сумеют ли они когда-нибудь все это освоить? Окажутся ли способны воспринять то лучшее, что дают оба мира?

— Почему бы и нет? Им не придется отказываться от того, что они почитают для себя важным. Нехристиане пусть продолжают размышлять над проблемами человеческими, а христиане — чтить Бога. Ничего не изменится, только Бог будет мыслиться имманентно, а человек — трансцендентно.

— И вы думаете, им легко будет принять эту перемену? — Уилл рассмеялся. — Вы оптимистка.

— Да, оптимистка, — сказала миссис Нараян, — по той простой причине, что, если подходить к решению трудностей разумно, реалистически, результаты вполне могут оказаться хорошими. Наш остров вселяет оптимизм. А теперь пойдемте, заглянем в танцевальный класс.

Они пересекли тенистый внутренний двор и, толкнув вращающуюся дверь, услышали мерное биение барабана и визг дудки, вновь и вновь повторявшей мелодию из пяти звуков, смутно напомнившую Уиллу шотландские напевы.

— Это что, запись? — поинтересовался Уилл.

— Японский магнитофон, — кратко ответила миссис Нараян. Она открыла дверь, ведшую в просторный зал, где двое молодых бородачей и на удивление проворная немолодая дама в черном сатиновом трико учили около двадцати мальчиков и девочек быстрому танцу.

— Что это? — спросил Уилл. — Развлечение или урок?

— И то, и другое, а также прикладная этика. Вроде дыхательных упражнений, о которых мы недавно говорили, но гораздо эффективней.

— Затопчи его, затопчи! — пели дети в унисон, и их маленькие, обутые в сандалии ножки топали по полу. — Затопчи! — Последний яростный притоп, и дети, быстро снуя взад-вперед и крутясь, перешли к следующей части танца.

— Это «Танец ракшасы».

— Ракшасы? — переспросил Уилл. — Что это такое?

— Ракшаса — это такой демон, огромный и безобразный. Воплощение всех дурных человеческих чувств. «Танец ракшасы» — это способ выпускать опасные клубы пара, поднимающиеся от кипящих в нас гнева и обиды.

— Топчите сильней, — воскликнула юркая пожилая дама, яростно топая ногой. — Сильней, сильней!

— Что важней с точки зрения морали и благоразумия — вакхические оргии или «Республика»? «Никомахова этика» или пляски корибантов?

— Греки были слишком здравомыслящими, чтобы ставить вопрос: «или» — «или». Для них все было: «не только, но также и». Не только Платон и Аристотель, но также и менады. Без этих снимающих напряжение танцев моральная философия не имеет силы, тогда как без моральной философии не знаешь, как танцевать «Танец ракшасы». Мы позаимствовали страницу из старой греческой книги, только и всего.

— Очень хорошо! — с одобрением отозвался Уилл. Но, вспомнив (как вспоминал он рано или поздно, каким бы острым ни было его наслаждение и каким бы искренним ни был энтузиазм), что он никогда не говорит в ответ «да», Уилл рассмеялся: — В конце концов, здесь нет никакой разницы. Пляски корибан-тов не помешали грекам перерезать друг другу горло. И когда полковник Дайпа начнет наступление, спасет ли вас «Танец ракшасы»? Он поможет вам примириться со своей участью, только и всего.

— Да, только и всего, — согласилась миссис Нараян. — Но уметь мириться с собственной судьбой — это уже величайшее достижение.

— Вы так спокойно все воспринимаете.

— А какой толк в истерике? Политическая ситуация вряд ли бы улучшилась, но наше внутреннее состояние стало бы намного хуже.

— Затопчи его, затопчи, — вновь запели дети, и доски пола задрожали от топота. — Затопчи его, затопчи!

— Не думайте, — продолжала миссис Нараян, — что это единственный танец, которому мы учим. Отводить энергию дурных чувств, конечно же, очень важно. Но не менее важно умение выражать добрые чувства и истинные мысли. Выразительные движения, в данном случае — выразительные танцевальные жесты. Если бы вы пришли вчера, я показала бы вам урок мастера, который преподает в нашей школе. Но, к сожалению, сегодня его нет. Он приедет к нам опять не ранее чем во вторник.

— Какого рода танцам учит он?

Миссис Нараян попыталась описать. Никаких прыжков, никаких быстрых движений. Ноги прочно стоят на земле. Только наклоны и волнообразные движения коленей и бедер. Вся выразительность заключается в руках, от кончиков пальцев до плечей; важны также движения головы, мимика и особенно — выражение глаз. Движения от плечей вверх и в стороны не только красивы, но и полны символического смысла. Мысль заимствует очертания ритуального и стилизованного жеста. Тело превращается в иероглиф, в ряд иероглифов-поз, переходящих от одного значения к другому, подобно стихотворению или музыкальной пьесе. Движения мускулов представляют движение сознания, переход от Тождественного во Многое, и от Многого — к присутствующему повсюду Единому.

— Это медитация в действии, — заключила она. — Метафизика махаяны, выраженная не словами, но символическими движениями и жестами.

Они вышли из зала через другую дверь в короткий коридор.