Дворецкий с неохотой впустил в такой час незнакомца, но я будто обезумел и не понимал слова «нет». Отодвинув его в сторону, прошел к матери в опочивальню, разбудил испуганную горничную. Мать лежала одна на огромной кровати, рядом с ней находился священник и суетилась служанка. На улице было тепло, но в камине жарко полыхал огонь, вероятно, умирающая мерзла.

Не стану описывать в деталях, как мы встретились и о чем говорили. Мы помирились. Перед смертью мать взяла меня за руку и надела мне на палец кольцо с рубином и жемчугом, она носила его всю жизнь. Даже на мизинец оно было мне мало, а мать носила его на среднем пальце. Как только она вздохнула последний раз, в комнату ворвался граф. Мне стало жаль его, он опоздал попрощаться, было ясно, что он очень расстроен. Он отошел от постели покойной жены и увидел меня. Граф дико заревел и замахнулся на меня тростью. Я едва успел вырвать ее у него из рук, но он обезумел от ярости, стал кричать, звать слуг. На крик сбежались все, кто находился в доме. Меня схватили два крепких лакея и держали до прихода констебля, я не сопротивлялся, потому что считал всю историю глупой. Но констебль не счел нужным выслушать меня, хоть я пытался объясниться. Меня бросили в тюрьму.

Беспокоиться серьезно было не о чем до тех пор, пока меня не отправили в тюрьму Ньюгейт. Там я ожидал суда и очень изумился, когда мне предъявили обвинение. Меня собирались судить за грабеж, будто бы я украл кольцо у матери. Я был просто-напросто удивлен, но не обеспокоен. Обвинение казалось мне несерьезным, беспочвенным! Но суд все-таки состоялся, кстати, меня там не было. Вместо меня присутствовало какое-то доверенное лицо, я был признан виновным и приговорен к пятнадцати годам каторжных работ и переселению в Австралию. Таким образом граф все-таки умудрился вычеркнуть меня из своей жизни. Приговор был равносилен смерти, он очень надеялся, что я не переживу долгой морской дороги. Ведь если я и не являлся кровным сыном графа, однако оставался наследником титула и нерастраченных поместий.

Алчный капитан Фарли решил продать меня твоему отцу. Когда Эдвард отказался брать меня, он решил расправиться со мной. Меня привязали к мачте и, наверное, засекли бы до смерти. Но появилась мегера с горящими от негодования глазами и все перевернула с ног на голову.

Доминик лукаво улыбнулся, Сара тоже улыбнулась, без обиды принимая шутливое определение, хотя в глазах у нее все еще стояли слезы. Ее до глубины души тронула история одинокого, испуганного мальчика, которого буквально затравили. По мнению Сары, мать Доминика заслужила наказание плетью. Однако девушка не решилась высказаться вслух. Она беспокоилась о том, чтобы Доминик не заметил ее слез. Он наверняка решит, что она жалеет его. Сара поняла, что он очень не любит, когда его жалеют.

– У меня появилось желание поцеловать подол той безобразной юбки, в которую ты была в тот день одета, только за то, что ты велела им снять меня. И тут же я возненавидел тебя за то, что ты дала мне повод почувствовать себя должником.

– Именно поэтому так отвратительно и грубо обращался со мной, в конюшне гостиницы той ночью? – Сара вспомнила перепалку в конюшне и притворно-укоризненно посмотрела на Доминика. Слезы уже высохли на щеках. – А я просто хотела помочь тебе.

Доминик обнял Сару, потом просунул руку под рубашку. Сара почувствовала жар, идущий от его сильного тела и ощутила нежнейший поцелуй на щеке. Ее руки тут же обвились вокруг его шеи. Потом Доминик слегка отстранился и заглянул ей в глаза, Сара положила голову ему на плечо и вздохнула.

– Прости, – сокрушенно сказал Доминик, – я был… э-э…

Он нарочито задумался, заставив ее дожидаться эпитета, который, Сара знала это точно, будет ядовитым до неприличия.

– Свиньей, – решительно вмешалась она.

– Да, свиньей, – согласился Доминик, смеясь и крепко поцеловал ее в розовые губы.

– Ты так разозлил меня тогда, – тихо сказала Сара. – Не помню, чтобы когда-нибудь до этого я так сильно злилась.

– Боюсь даже представить, что бы случилось со мной, если бы на выручку не пришел тот грубый мужлан-надсмотрщик. Если бы тогда я знал, то, что знаю сейчас, то ни за что бы не стал испытывать твой норов. Ты тогда могла пристрелить меня или убить какой-нибудь палкой или…

– У меня нет никакого норова. Обычно, – тихо сказала Сара, и Доминик расхохотался, довольный.

– О, Сара, как плохо ты себя знаешь. У тебя жутчайший нрав, я люблю тебя, как безумный, когда ты даешь себе волю. Это такое восхитительное перевоплощение. Порядочная, сдержанная леди становится шипящей от злости ведьмой.

Сара от удивления потеряла дар речи. Доминик резко прекратил смеяться, посмотрел ей в глаза и умолк. Это абсурд! Но Сара успела заметить тревогу в этих голубых глазах. Она могла поклясться!

– Доминик, – нерешительно заговорила она, тщательно припоминая все, что он произнес. – Что ты сказал?

Доминик, ничего не отвечая, молча смотрел на нее. Похоже, он сам основательно обдумывал сказанное. Потом поморщился, скатился, лег на спину, мрачно посмотрел в укутанное плотными облаками ночное небо.

– Я люблю тебя, Сара, – повторил он сердито.

Сара, не двигаясь, прислушивалась к гулким ударам собственного сердца и удивленно смотрела на помрачневшего Доминика. Потом оперлась на локоть и уставилась на него пристально. Волосы, словно занавес упали на одеяло. Доминик неохотно посмотрел в глаза Сары. Губы были поджаты и напряжены, взгляд синих глаз внезапно стал колючим.

– Ты серьезно? – спросила она, едва дыша. Он молчал. – Доминик…

– Да, серьезно, – недовольно скривился он.

– О, Доминик!

Казалось, этот радостный крик вырвался у нее прямо из сердца, Сара упала на Доминика, обняла его за шею и, целуя словно безумная. Какое-то время он позволил ей безумствовать, а потом схватил и перекатился вместе с ней. Теперь Сара лежала на спине, а он навис над ней.

– Было бы неплохо узнать о том, что мои самые заветные чувства растрачиваются не впустую. Требуется взаимная поддержка, – пророкотал он, игриво нахмурившись.

– Что? – Сара довольно ухмыльнулась. Ее огромные золотистые глаза светились от счастья. Доминик сердито посмотрел на нее, но Сара молчала, тогда он взмолился:

– О, черт, Сара, ты любишь меня?

Она пристально глядела на него. В прорехи между черными облаками проглядывали редкие звезды, они слабо освещали суровое, красивое лицо и голубыми бликами отражались на черных волосах.

– Да, – сказала она, вдруг осознав, что действительно любит его.

Доминик расслабился и даже попытался улыбнуться. Сара потянулась, чтобы поцеловать любимые губы, чтобы отважно и решительно закрепить свои права, но Доминик отстранился.

– У-у, сначала скажи.

– Доминик, – тихо проговорила она и внезапно замолчала, застеснявшись неизвестно почему.

– Сара, скажи.

Девушка догадалась, что он воспринимает весь разговор так же болезненно, как и она. От неверного сердца не спасут ни сила, ни высота, ни откровенная мужественность, ни столь изумительная красота. Он, как и она, был ошеломлен тем, что влюбился. Он, как и она, был встревожен и боялся открыто проявлять свои чувства.