— Пусть судит Касим-бег. Но Петр к нему пойдет свободно, я не допущу, чтобы его по улицам как преступника волокли, когда ничем вина его не доказана.

Старик кивнул.

— Пусть так. Но янычары должны вас окружить, чтобы толпа успокоилась, да и возможности причинить вам вред не будет.

Русские, в сопровождении турецких воинов и бурлящей в некотором отдалении толпы направились в судебню, расположенную перед городскими воротами, где их уже ждал предупрежденный правитель. В большом зале со сводчатым потолком он сидел на возвышении, покрытом алым ковром. За его спиной возвышался тощий толмач, всем своим видом выражавший смиренное почтение, как будто изгибаясь в вечном полупоклоне.

Справа, возле стены стояли трое дюжих молодцев, не отходивших от принадлежностей своего палаческого мастерства — на металлических столах были разложены клещи, пилы, разной длины сверла и другие, подобные им приспособления, призванные добиться правды от подозреваемых.

За суровостью, которую выражало лицо Касима, проглядывало недоумение — как мог он, знаток людей, не распознать сущность человека, который так ему приглянулся? Беседовать с ним перед самым совершением злодейства и не углядеть намека, того напряжения, готовности к убийству, которые неизбежно владели им?

Айдар коротко доложил о столкновении по пути к дому правителя, неистовом гневе Петра и словах, которые можно было понимать только как проклятие и угрозу, последующем убийстве ребенка, обставленном так, что не оставалось сомнения — это месть за проданных в рабство христианских детей.

Несчастный отец пояснил, что видел живым сына в сумерки, а когда загрохотал гром, и он вышел позвать мальчика домой, то обнаружил его уже мертвым, но тело было еще теплым. Что-то мелькнуло на лице Касима, но на Петра снова навалилась усталость, он перестал прислушиваться к разговорам, как будто не его жизнь сейчас решалась.

Плачущим голосом заговорил Ипатов:

— Я проснулся, когда все посольские возвратились и спали, зашел к тебе, за настойку поблагодарить, а тебя не было, когда все посольские уже спали.

Обратив глаза на Петра, он завел свое причитание.

— Повинись друг, амок на тебя навалился, безумие обуяло, вот ты и согрешил. Падай в ноги, проси!

Неожиданно он взвизгнул, отороченная мехом шапка свалилась с головы, и он почти прыгнул вперед от доброго удара по спине. Гневно обернувшись, Авксентий встретил бешеный взгляд Клыкова:

— Ты что, козел, бесова родня ему могилу роешь? В чем признаваться, чего ты воешь, как собака на луну? Ни в чем он не виноват, и конечно его не было в шатре, он вернулся позже посольских!

Лицо Ипатова посерело, покрывшись крупными каплями пота.

— Как это после? Он должен был с ними быть.

— Должен, да не сделал, — огрызнулся Григорий. Боярин, глядя на купца будто завороженный, отступил на несколько шагов, как перед неожиданно появившимся василиском и остановился спиной к Касиму.

Федор дернул его за рукав, разворачивая на месте, гневно спрашивая:

— Ты понимаешь, где находишься и что делаешь?

Тот машинально повернулся и застыл на месте, вдруг перестав обращать внимание на Петра. Голос Касима пресек все перешептывания и разговоры. Он спросил.

— Петр, почему ты молчишь? Разве нет у тебя слов оправдания?

С трудом преодолевая ватную пелену, охватившую тело и разум, тот ответил:

— Я не виновен.

Касим улыбнулся.

— Конечно, не виновен. Отец видел мальчика живым до удара грома, и тело его оставалось теплым, когда он обнаружил сына. Я, волею Аллаха управитель Кафы свидетельствую твою невиновность. Неужели ты забыл, что был вместе со мною в это время? Убийство совершил тот, кто не знал этого, полагая, что ты вернулся вместе со всеми. Возвращайтесь на подворье, перед вами лежит путь в Стамбул. А мы сами найдем виновника и покараем его с помощью Аллаха.

Адашев стремительными шагами возвращался к шатрам. Лицо его было хмурым, хоть он искренне поздравил Петра с избавлением от опасности. Клыков дружески подтолкнул его, а Спиридон шепнул — «Ни секунды не верил!», вызвав признательную улыбку отца.

Ипатов тихонько причитал про себя:

— Диавольские чары попутали. Да как можно было усомниться в Петре? Ах, ты, Господи всемогущий, помилуй меня за глупость в ничтожестве моем и убожестве. Не иначе басурмане напустили колдовство какое, вот я и одурел совсем.

В лагере Федор направился к шатру Петра, но тут Авксентий неожиданно оживился, заступая ему дорогу, хватая за отвороты кафтана.

— Не ходи! Там дьявольская пелена, шатер сжечь нужно, не то амок на всех перекинется.

Но Адашев отстранил его твердой рукой и войдя в шатер, прежде всего взял кубок, из которого пил Петр. На дне его осталось немного кваса. Федор повернул камень перстня, с которым он никогда не расставался, над горловиной. Тот немедленно запотел, потеряв прежний блеск. Повернувшись к Петру, Адашев бросил:

— Тебя опоили ядом, который лишает воли, мешает мысли, внушает то, чего никогда не было. Алмаз безошибочно распознает отраву, он теряет свой блеск, как бы покрываясь смертным потом.

Переводя взгляд на стоящих перед ним он почти про себя спросил.

— Кто же это сделал? Кому помешал Петр?

Выступил Ипатов, неожиданно успокоившийся и серьезный:

— Дал напиться я, но кто налил и принес сюда зелье — не ведаю.

Его поддержал Петр:

— Я пил это и вчера, кубок уже стоял здесь, и никого рядом не было.

Адашев оставил расспросы, велев грузиться на судно.

Вечером, удерживая равновесие на качающейся палубе, Федор подошел к кожевнику и тихо сказал ему.

— Будь настороже. Среди нас есть враг, и он желает погубить тебя. И причины этого я не понимаю. Возможно, ты обладаешь каким-то секретом, сам об этом не подозревая? Странно ведет себя Ипатов, он с самого начала был против тебя. То ли боярин замешан в каком-то заговоре, то ли просто глуп безмерно и труслив.

Но Петр возразил:

— Он думал, что помогает мне. Авксентий не знает меня так, как другие, почему он должен был мне верить? Но, несмотря на это, старался спрятать меня в надежном месте.

Адашев, наблюдая за игрой дельфинов, сопровождающих корабль, протянул:

— Не знаю, может ты и прав, а он растерялся, да вместо добра глупость сделал. Как бы то ни было, будь внимателен. Мы почти дошли до Константинополя, — Адашев среди своих никогда не называл город Стамбулом, — времени проводить расследование уже нет. Будем уповать, что Бог всемилостивый не даст погибнуть среди басурманов.

Утром, с восходом солнца, морской караван приблизился к городу, еще так недавно бывшему оплотом христианской веры. Казалось, что Стамбул, с трех сторон охваченный водами двух морей, находится на острове. Огромный затон, длиною более двух верст, образованный Черным и Белым морями, сужался ближе к султанскому дворцу. В более широкой части толкались на волнах катарги, и сразу на берегу мрачно темнела тюрьма каторжных ясырей.