Ничего.

Ни следа.

У себя в хижине Джонни соскреб засохшую кровь с волос и пальцев, убрал грязь из-под ногтей и надел чистые шорты. В этот момент перед глазами встал образ: столбы из кедра, ржавчина, старая сталь в тумане. Какой-то инцидент, черные деревья, ворота…

А было ли что-то еще?

Набросив рубашку, Джонни побежал по болоту к навесу, сбросил цепь с двери, но машины на месте не обнаружил. Грузовик нашелся в полумиле от ворот, в подлеске. Сначала Джонни увидел битое стекло, потом черный след на земле у кювета. Прикосновение к металлу отозвалось воспоминанием о столкновении, но воспоминание предстало как сон во сне, как отражение слепящего света фар, грохота, скрежета металла и треска бьющегося стекла. Стоя на обочине, Джонни посмотрел в одну сторону, потом в другую. В памяти остались какие-то люди, калечившие его палками. Он попытался сохранить образ, но не смог.

Вернувшись в хижину, Джонни взялся за поиски – вскрывал и переворачивал коробки, заглядывал в ящики – и в конце концов нашел то, что искал, в кофейной банке, заполненной шурупами, сверлами и резцами. Поднялся на холм, включил телефон и несколько долгих секунд смотрел на экран, пока на нем не появилась дата.

Девятое сентября.

Он потерял пять дней.

* * *

На верхушке холма Джонни сидел долго. В конце концов ему удалось вызвать техпомощь. Потом он прогулялся к шоссе, где встретил водителя, который, зацепив грузовик тросом, вытащил его из подлеска.

– Ну, это не то, что тебе хотелось бы увидеть, – заметил парень в замасленном комбинезоне с нашивкой на груди, согласно которой его звали Дейв. – Какого года старичок, шестьдесят второго?

– Шестьдесят третьего.

– Это ты его туда загнал?

– Что-то плохо помню.

– Могу забрать в город, посмотреть, что и как. Если рама погнулась, ничего уже не сделаешь.

– Сколько возьмешь за буксировку?

– Как насчет сотни баксов?

– Пятьдесят устроит?

Сошлись на том, что разницу поделили пополам. Потом Джонни доехал с Дейвом до автомастерской с двумя боксами.

– Второй подъемник сломан, – объяснил Дейв, – так что твоим займемся, как только первый освободится. Можешь подождать, если хочешь.

Стоявший на подъемнике старенький «Датсун», похоже, уезжать не собирался – у него отсутствовали все четыре колеса, выпускной коллектор и задний коренной подшипник.

– Спешить некуда, – сказал Джонни. – Ты мне позвони, а если не отвечу, оставь сообщение.

– Как хочешь.

Они вышли из кабины. Мимо, тяжело пыхтя, пронесся большегрузный трейлер. Джонни вытащил из кармана пачку бумажек и отсчитал семьдесят пять долларов.

– Мне надо на чем-то ездить.

Дейв кивком указал на кабриолет с пятнами ржавчины.

– Можешь взять за восемьдесят баксов.

– На сколько?

– На неделю.

– А как насчет этого? – Джонни показал на мопед с «лысыми» покрышками и рваным сиденьем.

– Даже не знаю, бегает ли он вообще.

– Если бегает, отдашь за полсотни на месяц?

– Вот что я тебе скажу. – Дейв посмотрел на мопед оценивающим взглядом и вскинул бровь. – Давай сотню, и он весь твой.

* * *

Вернувшись в Пустошь, Джонни сел под дерево и постарался успокоиться и не паниковать из-за потерянных дней. Для начала он сосредоточился на жаре́, потом на сердце, на крови в венах. Затем перешел вовне – на кору, к которой прижимался спиной, и через нее на сердцевину дерева, спустился к корням и дошел до камня, лежащего в холодной глубине и служащего дном мира.

– Пять дней.

Он размял руку и почувствовал движение сухожилий. Грузовик не просто пострадал, его добили. Такова реальность. А вот как объяснить внезапные проблески цвета? Вспышки? Кровь? Прочие невероятные видения? Может быть, за жизнь в Пустоши и впрямь нужно платить, и плата эта такова, что позволить ее себе он не может? Не позвонить ли Джеку, подумал Джонни и тут же сам себе ответил: нет. Джек начнет беспокоиться, а спорить с ним он пока что был не готов.

И что оставалось?

Джонни сел на мопед и, выехав из Пустоши, повернул на север, к Леону.

– Немножко рановато для тебя, а? – спросил из-за стойки хозяин бара.

– Я не за выпивкой.

– Поесть?

– И не за этим. – По дороге Джонни обдумал несколько вариантов подхода к интересующей его теме, но в результате пришел к выводу, что хитрить не стоит. Разговаривая с гостем, Леон продолжал вытирать стаканы, ловко орудуя старым полотенцем. – Ты как-то сказал, что по молодости охотой занимался…

– Верно.

– И что выследить можешь любого зверя. Что у тебя это лучше всего получается.

– Так оно и есть.

– Почему ты не ходишь на болото?

– Кто сказал, что не хожу?

– Ты сам и сказал.

Бармен покачал головой:

– Не помню такого.

– Я тогда в первый раз сюда пришел. Ты сказал, что, мол, пойти на болото равнозначно капитуляции, а у тебя сдаваться желания нет. Да еще обозвал меня тупицей, у которого соображения меньше, чем у камня.

Леон улыбнулся:

– Да, точно. Теперь помню.

– Так чего же ты боишься?

– Хочешь поговорить о болоте? Сейчас? Через столько лет?

– Да, хочу.

Леон отставил стакан, отложил полотенце и, облокотившись о стойку, подался вперед.

– И с чего бы вдруг такой интерес после… сколько там… шести лет?

– Может, меня тоже кое-что пугает.

– Что?

– Сам толком не понимаю.

Бармен налил в кружку кофе и подтолкнул ее через стойку.

– Пей.

– Зачем?

– Затем, что мне подумать надо.

Весь следующий час Леон полировал стаканы и подметал пол. Однажды, оглянувшись, Джонни увидел, что бармен наблюдает за ним, слегка наклонив набок голову и держа в руках метелку. В полдень в бар завалила на ланч небольшая толпа, и Леон дал Джонни сэндвич. Еще через два часа бармен вышел к песочной яме и привел с собой старичка, которого поставил вместо себя за стойку, предварительно надев на сменщика фартук.

– Не спали́ мне заведение. Ты. Идем.

Он взял бумажный пакет, отвел Джонни к старому грузовику и повернул ключ. Грузовичок закашлялся и выплюнул клуб сизого дыма. Леон положил руки на руль.

– Я на этой земле пятьдесят лет с лишком. Здесь мое место в мире: вот этот вот грузовик, эти люди, двадцать квадратных миль. Может, меньше. – Он повернулся к Джонни. – Что бы ни привело тебя сегодня с того болота, я про то знать не хочу – даже если ты видел что-то, слышал что-то или сам Господь потянулся с неба покормить тебя завтраком. Понятно?