— Я повторяю. Все, все. С самого начала. — у двери он вдруг остановился, словно впервые увидев Женю, оглянулся на Гордеева, хитро улыбнулся: — Вы вместе? Ты — и вы?

Женя не знала, что сказать, только кивнула.

— Я сразу все понял. Еще тогда. — Он подождал, пока Женя и Гордеев выйдут, запер дверь. — Я иду по лестнице.

И пошел по лестнице, не останавливаясь, не оборачиваясь. Шел очень ровно, не медленно, не быстро, даже наступив на яркую пивную пробку, подобную которой не так давно выуживал из мусора, не остановился, не подобрал, не обратил внимания.

— Может, пора это прекратить? — шепотом спросил Гордеев. — Мы уже во всем убедились.

— Мне тоже страшно, — так же шепотом ответила Женя. — Давайте вызовем службу охраны.

Если бы только Колпаков подождал! Но он уже достиг шестого этажа, вошел в коридор, дверь за ним медленно закрывалась. Гордеев проскользнул следом, и Женя не смогла заставить себя остаться в одиночестве на жутковатой гулкой лестнице, достать из сумочки телефон. Она поспешила за ними.

Коридор был пуст. Колпаков включил пылесос, мазнул пару раз по ковровой дорожке и, воровато оглянувшись, направился прямо к номеру 612, приложил ухо к двери, послушал и, сунув отмычку в замочную скважину, практически бесшумно открыл дверь.

В номере никого не было. Администрация, видимо, не спешила селить сюда нового постояльца. Колпаков, не включая света, на цыпочках подкрался к окну, поправив перчатки, распахнул обе створки. В комнату дохнуло сырым зябким ветром. Он остановился, глядя на пустую кровать.

Гордеев щелкнул выключателем. Колпаков сощурился от внезапного яркого света, но взгляд от кровати не отвел, стоял совершенно оцепеневший, ссутулившись, безвольно свесив руки. Женя тронула его за рукав:

— Спасибо, Алеша, достаточно.

Он дернулся, как от удара током, отскочил к окну, ткнул пальцем наружу:

— Темно.

— Ой, а что вы тут делаете? — на пороге непонятно откуда появился Данила. — Добрый вечер. А я шел от лифта, смотрю, дверь открыта… — он шагнул в номер.

— Потом, Данила, позже! — прошептала Женя, не в силах оторваться от Колпакова.

С уборщиком что-то происходило. Он вдруг затрясся мелкой дрожью, глаза как-то странно закатились, в уголке рта выступила капелька слюны.

— Данила! — Гордеев взял мальчика за плечи и повернул к выходу: — Потом, слышал? Потом!

— Темно! — Колпаков одним прыжком оказался рядом с мальчиком, плечом оттолкнув Гордеева, сгреб ребенка в охапку и прямо с середины комнаты швырнул его в окно.

Женя не успела даже вскрикнуть. Колпаков подпрыгнул на месте, хлопнул в ладоши над головой, завопил как резаный:

— Я — знаменитый! Теперь я — самый знаменитый! — И, выскочив из комнаты, понесся по коридору, продолжая вопить.

Комната закачалась у Жени перед глазами, поплыли куда-то стены, она закрыла глаза, ожидая удара об пол. Нужно отключиться, потерять сознание! Только не знать, не помнить того, что произошло…

Гордеев подхватил ее у самого пола, осторожно перенес на кровать. У него за пазухой пищал телефон. Пищал противно, тошнотворно, омерзительно. Она зажмурилась сильно-сильно: «господи, какие же мы идиоты! какая же я идиотка! как же можно было так?! Как можно?!!»

15

Телефон перестал трезвонить. Гордеев выглянул в окно, но там внизу, в темноте, ничего не было видно.

— Вы полежите тут, — попросил он Брусникину. — Я скоро вернусь. Постараюсь побыстрее. Просто полежите, хорошо?

Она ничего не ответила, только зажмурилась еще сильнее.

Гордеев выключил свет и осторожно прикрыл дверь номера. Коридор был пуст. Надо спуститься во двор, посмотреть, что там и как. Но ноги сами понесли его не к лифту, как было бы быстрее, а к лестнице. Необходимо было время, чтобы прийти в себя. Хоть он и чувствовал, что случившееся оказалось гораздо, несравненно круче.

На площадке между четвертым и третьим этажом валялась резиновая перчатка. Гордеев присел около нее, полез в карман за карандашом, чтобы аккуратно поддеть улику и спрятать куда-нибудь до приезда милиции. Рука наткнулась на пачку сигарет. Курить захотелось отчаянно, до головокружения. Закурил. Глубоко затягиваясь, подолгу удерживая дым в легких.

Телефон молчал. Гордеев взглянул на индикатор батареи — жива. Дым стал неприятно едким, горел уже фильтр. Выбросил сигарету в урну, нашел в кармане конверт, в котором лежала фотография Болотникова, переложил в него перчатку, взял с собой. Пусть это и нарушение процессуальных норм, зато улику точно никто никуда не запрячет.

Еле переставляя ноги, спустился еще на один пролет, прислушался. Тишина не была абсолютной: только стихло эхо его шагов, стало слышно, как ровно гудит, видимо, система кондиционирования. сверху доносились приглушенные звуки музыки, а слева кто-то громко спорил. возможно, просто за стеной работал телевизор. Но ни суматошной беготни по коридорам, ни любопытных постояльцев, торопящихся поглядеть на третьего «летуна» за неделю, нигде не было видно.

Телефон снова зазвонил. Гордеев взглянул на дисплей: Щербак, но отвечать не стал, сунул мобилу обратно в карман. Остановился перед последней дверью. За ней холл. Пройти по нему, потом обогнуть здание — хорошим шагом минуты полторы-две. На негнущихся ногах преодолел холл. На улице от фонарей и прожекторов было светло, как днем. А во внутреннем дворе ни одного путного фонаря… Пошел снег. Крупные мягкие снежинки падали медленно, планируя, зависая на мгновение, толкаясь и сцепляясь друг с другом. Опускались на лицо, но холода от этого почему-то не чувствовалось.

Снова захотелось курить, но Гордеев только сунул руки поглубже в карманы и ускорил шаг. Хватит, релаксировать можно до бесконечности. Пора взять себя в руки.

Посреди прохода во внутренний двор сидел на корточках Щербак и курил. Завидев Гордеева, бросил сигарету, поднялся:

— Ну и где ты ходишь? Я звоню, звоню. Уши, что ли, заложило?

— Все нормально? — спросил Юрий Петрович.

— Нормально.

— Совсем нормально?

— Что-то на тебе лица нет, а может, пойдешь в ресторан, коньячку тяпнешь?

— Я спросил: совсем нормально?

— Этот твой даун и тебя, что ли, по голове огрел? Говорю же, все хорошо. Сева повез пацана в больницу. Да на всякий случай! — Николай замахал руками, видя, как резко побледнел Гордеев. — Цел он, испугался только. Вот Сева его на всякий случай и повез, пусть еще врачи пощупают. А я сижу, кровати сторожу.

— Что сторожишь?

— Кровати. Знаешь, надувные такие, с электронасосами. По 120 баксов за штуку, между прочим, а мы их целых четыре купили, ты же сказал, здоровый мужик падать будет. Себя, что ли, имел в виду?

— Никого не имел… — Гордеев наконец вздохнул с облегчением. В первый раз с того момента, как кроссовки мальчика, нелепо мелькнув над подоконником, растворились в темноте. Он переспросил: — Что ты сторожишь?