Леопарды остановились и, пока стада разбредались в стороны, приготовили оружие. Движения животных были все еще медленны, как если бы они обладали неким неопределенным чувством опасности и знали: мало что угрожает всем им, а смерть и вовсе ждет лишь одного. Охотники вновь крадучись пошли вперед, и животные прибавили шаг, но не из страха, а из предосторожности. Охотники двигались в траве, как движется корабль среди паковых льдов, когда белые поля отступают перед ним, не взламываемые сталью корпуса, но расходясь от легкого толчка или даже бегущей перед носом волны.

Охотники ускорили шаг. Теперь двигались только их ноги, скрытые в траве, словно следящий взгляд можно было обмануть впечатлением, что люди не подходят ближе. Внезапно охотники рванулись вперед и побежали, достигнув той самой точки, с которой можно было застичь большинство животных врасплох или по крайней мере заставить их растеряться перед лицом открытой опасности. Животные замычали, зафыркали и ринулись прочь; равнина задрожала под копытами, и над сухой травой поднялись облака пыли. Все быстрей бежали охотники, все быстрей мчались стада, все громче гремели копыта и пронзительней звучали вопли:

– У-лю-лю-лю-лю!

Отрезанными оказались пугливые газели – безобидные, бестолковые, беспомощные, которым, спасая жизнь, не на что положиться, кроме как на свои точеные ножки; газели бессловесные и нежные, мечущиеся в разные стороны, в прыжке взлетающие в воздух выше человеческого роста. Большинство их зигзагами унеслись прочь, делая огромные прыжки, касаясь земли только для того, чтобы вновь оттолкнуться. Болы описывали круги, копья застыли в поднятых руках. Последняя газель, растерявшаяся и не сумевшая прорваться, последняя из всего стада, осталась одна между глубоким оврагом, вопящими людьми и жужжащими камнями. Она кинулась к обрыву и повернула обратно. Копье просвистело над ней и исчезло в овраге. Когда за первым копьем последовало второе, она прыгнула вертикально, потом рванулась в сторону, туда, где человеческая фигура неуклюже и запоздало спешила занять свое место в шеренге. Человек поднял копье и тут же боком повалился в траву. Газель перемахнула через него и размашистыми скачками понеслась по равнине. Между полукругом охотников и обрывом не осталось ни одного животного.

Разящий Орел подбежал к упавшему и принялся лупить его, приговаривая:

– Ах ты, Шимпанзе!

Прекрасная Птица заглянул в овраг.

– Придется Прекрасной Птице лететь вниз за копьем.

– И Свирепому Льву!

– И Светляку!

Охотники подступили к краю оврага. Все кричали и зло смотрели друг на друга. Старейший показал на отлогую каменистую осыпь, начинавшуюся от края оврага и чуть больше чем на длину копья не доходившую до дна. Один за другим они попрыгали вниз и скатились по осыпавшейся под ногами земле на дно, где среди комьев мокрой глины торчали копья. Шимпанзе медленно поднялся на ноги, опираясь на копье. От боли он прикусил губу, лицо его исказилось в мучительной гримасе. Он не последовал за всеми, а заковылял по краю оврага, ища более удобное место для спуска. Вдалеке замирал глухой топот копыт убегавших животных. Шимпанзе не нашел ничего, кроме тропинки, столь крутой и узкой, что некоторое время стоял, глядя вниз на охотников, прежде чем решиться на спуск. Мальчик, по имени Стрекоза, опустился на колени перед лужей и аккуратно пил из пригоршни. Прекрасная Птица смывал с себя кровь, а остальные стояли вокруг него и любовались длинными царапинами от клюва и когтей. Шимпанзе посмотрел вдоль обрыва, но овраг слева и справа круто изгибался, скрывая обзор. Тогда он вверил свою судьбу тропинке и полез вниз, одной рукой цепляясь за сухую глину откоса, а другой опираясь на копье. Но за два человеческих роста до дна тропинка обрывалась. Последнее животное, которое спускалось по тропе, прыгнуло здесь, оттолкнувшись задними лапами, и обрушило глиняный уступ. Даже не делая логических умозаключений, Шимпанзе понял, что это было за животное, вернее, зверь, и волосы у него стали дыбом. Широко раздувая ноздри, он внимательно вглядывался в дно оврага. Внизу на грязи виднелись отпечаток лапы и пятнышко крови там, где зверь положил свою добычу на землю, чтобы напиться. Шимпанзе сразу все понял. Где-то вверх по оврагу или дальше есть пещера или подходящее дерево. Добыча – верней всего, газель – висит, полусъеденная, между его ветвями. Убийца нежится на солнце, сытый, вылизывая лапы. Лицо у Шимпанзе посерело, потом побагровело. У него перехватило дыхание. Он раскрыл рот, чтобы крикнуть, но из горла вырвался лишь хрип. Он набрал воздуху и завопил:

– Леопард!

Охотники схватились за оружие и обернулись на вопль, застыв и внимательно глядя на Шимпанзе. Тот, одной рукой опираясь на осыпающийся склон, показал копьем на дно оврага.

– Леопард!

Стрекоза хихикнул, Разящий Орел неуверенно засмеялся.

Охотники сбились в тесную кучу. Ноги их дрожали. Старейший двинулся к тому месту, куда указывало копье Шимпанзе. Присел на корточки, понюхал след, потом пятно крови. Тронул его, лизнул палец. Посмотрел на обрыв, шагнул вперед и стал внимательно разглядывать пятнышко, столь малое, что только он мог заметить его. Лицо Старейшего оставалось бесстрастным, но дышал он часто, как и Шимпанзе. Повернувшись, он быстро подбежал к охотникам, схватил одного из старших за руку и заглянул ему в лицо.

Мгновение оба стояли неподвижно, не произнося ни слова, потом обнялись и засмеялись. Стрекоза стоял рядом, вцепившись обеими руками в копье. Рот у него был открыт, зубы клацали. Он стиснул челюсти, но это не помогло – стал дрожать всем телом.

Старейший разжал объятия. Он снова был бесстрастен. Заглядывая охотникам в глаза, он без слов призывал каждого собраться с духом. Всех – сплотиться. Развернувшись, он молча зашагал по жидкой грязи вверх по оврагу, остальные двинулись за ним. Молодые охотники молчаливо шли по бокам Старейшего, мальчики и взрослые следовали позади. Они шагали, низко пригнувшись, держа копья наготове. Сейчас они так походили один на другого, что могли бы иметь одно лицо – лицо, выражавшее гордость, страх, радость.

Шимпанзе, застрявший на откосе, закричал – боль заставила его найти нужные слова:

– Подождите меня!

Он глянул вниз, на дно оврага, оскалился и приготовился прыгать. Но едва согнул колени для прыжка, как почувствовал неуловимое изменение в воздухе, слабый звук, новый, неопределенный. Нарастающий, доносящийся из дальнего конца оврага, приближающийся, становящийся все громче шум не был похож на топот бегущего стада. Он посмотрел туда, где овраг делал поворот, и охотники остановились, глядя в ту же сторону, колеблясь между страхом и гордостью, не позволявшей обратиться в бегство перед неведомой опасностью. Не выдержав, они подались назад – горделивое и радостное выражение исчезло с их лиц, выдававших теперь только страх и неуверенность, – и бестолково засуетились, хватаясь друг за друга. Гул перерос в мощный рев. Безумное существо из крутящихся глыб глины, сучьев, мелких животных, катящихся камней, грязной воды и пены вырвалось из-за поворота, будто чудовищная лапа. Оно вздымалось и гремело, заглушая вопли людей. Оно подхватило охотников: стариков, взрослых, молодых, опрокинуло их, завертело, закрутило, вышибло из рук оружие, отняло силы. Оно било головы о камни, залепляло лица грязью, гнуло руки и ноги, как соломинки. Оно было бессмысленно, неодолимо, всесокрушающе. Но вот первый вал прошел, рев сменился громким плеском. Поверхность воды успокоилась, поток, подмывая осыпающиеся склоны и принимая в себя рушащиеся комья глины, мчался по оврагу, бурный посредине, темный, как сырая земля, испещренный клочьями желтой пены. Свирепого Льва течение несло вверх задом, и только то, как он колотил ногами по воде, говорило о его отчаянных попытках принять вертикальное положение. Старейший стоял, увязнув в глине, и отплевывался от грязной воды. Обвалившаяся глыба земли снова сшибла его с ног. Вода доходила до колен. Прекрасная Птица встал на ноги, шарахнулся от змеи, проплывавшей, извиваясь, мимо. Стрекоза сидел, икая и поскуливая. Старейший вновь появился, далеко отнесенный течением. По его лицу и теперь нельзя было прочесть, что он думает, но на сей раз потому, что грязь залепила его. Поток наконец замедлил бег, успокоился; там и сям кружились небольшие воронки, воды стало всего по щиколотку. Опять наступила тишина – слышался лишь плеск воды под ногами Леопардов, бродящих по дну оврага, да плюханье обваливающихся комьев земли.