Вит чудом устоял на ногах. И даже монаху помочь ухитрился. Иначе валяться бы святому отцу в бурой каше из снега и грязи, по щиколотку забившей переулок Тертых Калачей! Позади с мерзким смешком затворилась дверь. Та самая, что в свое время привела их в богадельню. Вит тогда мучился «курьим слепнем», но дверь запомнил. Юноша кинулся обратно, дернул кольцо из бронзы, чуть не вывернув с мясом… Заперто! Кажется, вовсе заколочено. Ух ты! Может, святой отец тоже капельку Душегуб?

Или – чудотворец?!

– А теперь веришь, сын мой? – по-доброму улыбнулся фратер Августин.

У Вита сразу на душе полегчало: в своем уме монах! Ликом светел, улыбчив… Такими улыбками славился мейстер Филипп: сотня на выбор, на любой случай.

– Верю, отче! Истинный Круг, верю! Вы теперь что – в любую дверь войдете и где угодно выйдете?!

Монах смутился. Огляделся в растерянности:

– Где угодно? Я вообще-то к братьям-цистерцианцам собирался… Ладно, пешком добреду. По старинке. Ты-то смотри, не замерзни! Помню я, как на Окружной тебя подобрал, в канаве…

– Пустяки, святой отец!

Беззаботный взмах руки должен был отогнать прочь любые сомнения монаха. Однако движение оказалось столь быстрым, что фратер Августин его попросту не заметил. Конечно, в Хенинге зябко: старуха-осень несет в кошелке дождь пополам с белой крупой снега. Хорошо хоть, башмаки на ногах! – вывалился бы босиком… Впрочем, холод донимал слабо.

– А вы сами, отче? Вон из носа у вас течет…

– Спасибо за заботу, малыш. Но в этой рясе я и февралями хаживал.

– Ой! – дошло вдруг до Вита. – А как же Матильда?! Проснется – а вокруг никого?! Искать нас станет… Обратно бы мне, отче!

Монах шагнул к заколоченной двери. Подергал кольцо. Виновато развел руками:

– Прости, сын мой. Не выйдет у меня сейчас обратно. Тут всем сердцем захотеть надо, всей душой… А душа с сердцем влекут меня к родной обители. Может, разыщешь мейстера Филиппа? Я скажу, где стоит его дом… Не заблудишься?

– Не-а! Я теперь в Хенинге, как у себя в штанах! Рассказывайте, святой отец…

Когда монах скрылся за углом, Вит еще чуть-чуть постоял в переулке. Собирая мысли в кучу, словно овец-неслухов. Тянуло к Матильде; тянуло на Дно – с приятелями повидаться, похвастаться… Мысли бодались, гоня друг дружку прочь, и тело разрывалось на части: что делать? Куда бежать-спешить? В конце концов Вит строго прикрикнул на распоясавшееся стадо. Выдернул ближайшую овечку и, руководствуясь ею, решительно направился в сторону Дна.

Благо до цели было – рукой подать.

Калитка привычно скрипнула. Будто и не уходил никуда, не пропадал в чужих краях у ласкового теплого моря. Однако двор с первого взгляда показался угрюмым, чужим. И со второго – тоже. Никого не видать, даже всегдашний людской гомон стих. Сиротливо чернеет навес над пустым столом; штабель бочек просел, съежился, желая уйти в землю. Башмаки скользили в жиже, которой стала утоптанная глина двора.

Знакомый угловой вход. Шаткая лестница вскрикивает под ногами. Вот и мансарда. Открыта настежь. Сердце отчаянно екнуло: небось все добро слямзить успели! А там деньги… одежа…

К Витову изумленью, «добро» оказалось на месте. Щегольские панталоны, кафтан. Кожух, подарок дядьки Штефана. И, самое главное, кошель с монетами, укрытый в щели за тяжеленным сундуком. Вот пусть говорят после этого: воры, мол, подонки! Ведь не сперли ничего, хотя могли… Вит переоделся по погоде (кожух показался тесноват); вспомнив мамкины уроки, напялил шапку. Привесил к поясу кошель, укрыв полами кафтана. Теперь – к мейстеру Филиппу. Приятели со Дна на промысле, небось – ищи их!

На обратном пути у стола встретился некий замухрышка. Красные с перепою или недосыпа глазки жили своей жизнью: бегали, шныряли, моргали… А едва нащупали Вита – замухрышка шарахнулся, словно от виселицы!

– Эй, ты чего? Не признал?

– Ы-ы-ы…

– Вит я. Бацарь! Вернулся вот. А где наши все?

– Ы-ы… в порт ушли, ы-ы-ы! В порт!.. ы-ы-ы!..

Оставалось только пожать плечами и отправиться искать дом мейстера Филиппа.

Тильда небось уже проснулась…

Обиталище Душегуба нашлось без труда. Монах описал точнехонько: двухэтажное здание, серое, со стрельчатыми окнами и красной черепицей крыши. Сбоку от кирпичной трубы вздымался острый шпиль с флюгером из жести: голова сокола. Слегка робея, юноша по ступеням взошел под козырек, укрепленный на двух столбах. Ветер сюда не задувал.

Дверной молоток висел над кольцом.

Бам-м-м!

Поначалу было тихо. Наконец громыхнули шаги. Лязгнул засов, левая створка распахнулась, и над Витом навис ражий детина. Известная в городе личность? Подонки еще звали его… звали…

Птица! точно!

Птица Рох…

– Кыш, попрошайка!

Птица Рох сдвинул брови. Пригляделся внимательней. Круглая, щекастая рожа его отразила некоторое дружелюбие.

– А, это ты… найденыш. Что ж без оружья? Плетей захотел? Или монеты для штрафа завелись?

– Так мне… рано мне еще!

– Рано ему! – шмыгнул носом детина. – Рано, понимаешь! Ты это страже скажи, как ухватят за шкирку! Рано ему, орясине…

Вит выразительно ткнул пальцем слуге за спину.

– Мейстер Филипп дома?

– Нету хозяина, – грустно прогудел Птица Рох. Похоже, отсутствие Душегуба всерьез его огорчало. Однако Вит не спешил верить. Небось Птица хозяина от лишнего беспокойства хранит. Чтоб не тревожил кто попало. Это правильно. Только Вит – не «кто попало». Он с Душегубом за одним столом сиживал. И вообще, мейстер Филипп – его опекун!

Щель между плечистым слугой и дверным косяком оказалась вполне достаточной. Слуга и моргнуть не успел, а юноша уже стоял в прихожей.

– Мейстер Филипп! Это я, Вит… Витольд!

Птица Рох недоуменно заворочался: ишь, шустрый нахаленок! А вырос как! Вчера еще сопляк сопляком… Тем не менее гнать Вита взашей раздумал. Хозяину этот парень глянулся. Хозяину виднее.

– Мейстер Филипп! Это я… я это…

В доме царила гулкая тишина, только сопел за спиной слуга.

– Сказал же: нету их, – филином ухнул Птица Рох. – Вечером зайди. Может, вернется…

И, закрывая за Витом дверь:

– Грамотку-то на оружье выправи. Иначе повяжут…

Вит брел прочь, подняв воротник и повернувшись спиной к секущему льдинками ветру. Мейстер Филипп обещал вечером вернуться в богадельню. Сейчас небось по делам отлучился. Надо позже… позже зайти. Тильда волноваться будет… Не-а, она ж вещунья! она сразу все поймет!..

В следующее мгновение он впервые ощутил паутину.