Они с большим трудом нашли свободный стол. Карита заказала кофе с молоком, Лотта – бокал красного вина, а Анника – большой стакан кока-колы.

– Надо перенимать обычаи стран, где бываешь, – сказала Лотта. – Мне очень нравится испанская традиция пить перед едой стакан красного вина. Это так приятно.

– Да, это здорово, – согласилась Анника и достала из сумки ручку и блокнот. – Машину могу повести я.

Лотта удивленно вскинула брови:

– Почему это? Мы в Испании. Здесь люди не такие фригидные, как в Швеции.

Анника окинула взглядом девушку-фотографа.

– Мы сидим в машине втроем – двое трезвых и один выпивший. Как по-твоему, кто должен сесть за руль?

Лотта раздраженно поморщилась.

– Это так невежливо, – надулась она. – Ты же прекрасно знаешь, что от одного бокала вина не пьянеют.

Анника прикусила язык.

Она, кажется, готова сильно разозлиться совершенно без повода. На самом деле просто дает выход своему отчаянию.

Анника заставила себя улыбнуться.

– Ты права, – сказала она.

Затем склонилась над блокнотом, чтобы набросать тезисы статьи, подкрепив ее ключевыми словами, рисунками и выводами. Она набросала вид камеры и нарисовала молодого человека, описала тяжелый запах и сырость помещения, глубокие резкие тени и принялась в хронологическом порядке излагать ход беседы.

– Люди здесь совершенно не такие, как в Пуэрто-Банусе, – сказала Лотта. – Я фотографировала женщин с козами, идущих на рынок, пока вы были в тюрьме. Жизнь проявляется в самом разном обличье.

– Да, – согласилась Карита, – таких женщин не встретишь в Пуэрто-Банусе. Они там просто не живут.

– Я не ожидала, что встречу что-то подлинное на Солнечном Берегу, – продолжала Лотта. – Мне думалось, что здесь живут только играющие в гольф пенсионеры и налоговые мошенники. Поэтому я была приятно удивлена, обнаружив что-то настоящее здесь, в Малаге. Можно устроить великолепную фотовыставку.

– Ты давно работаешь в «Квельспрессен»? – поинтересовалась Карита.

Лотта коротко и сухо рассмеялась.

– Нет, – сказала она, – журналистика вечерних газет – это не мое. Я – художник, но художникам тоже надо что-то есть.

Анника отпила глоток колы и пересела за соседний столик, чтобы болтушки ее не отвлекали. Она написала несколько слов о Хокке Зарко Мартинесе, о его раннем приобщении к преступному миру: юношеская шайка, мелкое воровство, которое очень ему нравилось. Она написала про барахолку в Шерхольмене, о брате, торговавшем гашишем, о том, что Хокке стал наркокурьером еще до того, как достиг возраста уголовной ответственности.

– Здесь все стало очень дорого, – говорила между тем Карита. – И взлетели не только цены на жилье, но и цены на продукты питания, поесть в ресторане стало тоже очень дорого. Раньше люди чаще ходили по выходным в рестораны и кафе.

Лотта тяжело вздохнула.

– Это так грустно, когда коммерция начинает вытеснять традиции. То же самое происходит и в Сёдермальме, где я живу. Ты знаешь Сёдер?

Анника старалась не слушать их разговор и сосредоточилась на воспоминании о рассказе Хокке.

Он возил кокс в спортивной сумке поездом, брат звонил в школу и говорил, что Хокке болен. Мать думала, что он в это время живет у папы.

– Это была большая удача, что я успела вовремя купить квартиру, – разоткровенничалась Карита. – Я получила наследство от родителей, и только благодаря ему мы смогли купить таунхаус в Новой Андалусии.

– Значит, твои родители умерли… Как это печально, – посочувствовала ей Лотта. – Давно это случилось?

– Восемь лет назад. Я унаследовала биотехнологитческое предприятие, которое они основали.

Анника подняла голову:

– Биотехнологическое предприятие? Как оно называлось?

Она вспомнила свою соседку в Юрсхольме, Эббу Романову, которая основала и продала биотехнологическое предприятие за сто восемьдесят пять миллионов.

Карита удивленно воззрилась на Аннику.

– «Селл-Импакт», – сказала она. – А что?

– Ты никогда не слышала о предприятии, которое называлось «АДВА-Био»? – спросила Анника. – Это было предприятие моей соседки.

Карита рассмеялась:

– Я совершенно не разбираюсь в этой отрасли и поэтому сразу продала предприятие.

– Да, надо заниматься тем, в чем разбираешься, – согласилась Лотта. – В будущем я, например, хочу заняться выставками. Я хорошо это знаю, это моя ниша.

Карита принялась собирать разбросанные по столу вещи.

– У тебя было много выставок? – спросила она, засовывая темные очки, пудру и губную помаду в сумочку.

– Четыре, – ответила Лотта. – Темой всех выставок были люди в их повседневной жизни. Я продала много фотографий из серии «Женщины Тегерана».

– Может быть, поедем? – предложила Карита.

Она встала, не ожидая ответа.

Анника посмотрела на свои записи.

– Еще две минуты, – сказала она.

– Мы можем подождать в машине, – предложила Карита.

Анника снова переключилась на интервью, вспоминая детали доставки наркотиков, упражнения с виноградинами, которые надо было научиться проглатывать целиком, твердые палочки кокаина, проблемы с контролем в Арланде.

Ручка ее повисла в воздухе, когда она вспомнила отчаяние в глазах молодого человека.

«Я ничего не сказал им об «Апитсе». Я ничего не расскажу о колумбийцах. У меня мамаша и сестра. Все знают, где они живут».

Она собрала свои вещи, допила колу и вышла на солнце.

Анника пропустила звонки из редакции, с мобильного телефона Томаса и с правительственного коммутатора.

Она решила ответить на звонки уже из гостиничного номера.

Комната была чисто убрана, кровать застлана. Не осталось никаких следов пребывания Никласа Линде.

Она определилась с последовательностью звонков.

– Как там твои дела? – поинтересовался Патрик.

Анника уселась на кровать и покачалась на пружинном матрасе.

– Мы встречались с наркокурьером, который сидит в тюрьме. Он не склонен к шуткам.

– Что у нас с фотографиями?

Анника два раза вздохнула, прежде чем ответить. Не было никакого смысла жаловаться на фотографа, тогда надо было говорить, что они не могут работать вместе.

– Нам не разрешили пронести фотоаппарат в камеру, – сказала она, – поэтому пришлось ограничиться съемками тюрьмы снаружи. Выглядит она чертовски впечатляюще.

– Это сработает, – обрадовался Патрик. – «Здесь сидит швед». Что вы собираетесь делать сегодня?