– А известно ли вашей милости, что, помимо капрала Ортеги, со мной и лейтенантом ле-Брейдисом путешествовала ещё одна особа?

Монлегюр удивлённо посмотрел на неё.

– Да, разумеется, мне доносили. Некая девица, присоединившаяся к вам под Шартоном. Утонула вместе с Ортегой. Я думал расспросить вас о ней позднее, мне любопытно…

– Вам будет ещё более любопытно узнать, что эта девица присоединилась к нам не под Шартоном, а немного южнее. Под Монлегюром. Она пошла с нами потому, что отказалась отпустить со мной Джонатана одного. Видите ли, она его законная жена, но куда более примечательно то, что в девичестве её звали Эстер Монлегюр.

«Слишком рано, – сказал у Женевьев в голове голос ле-Бейла. – Ты выдала ему этот козырь слишком рано. Теперь ты бессильна, и это ничем тебе не помогло». Да, всё так, но слишком велико было искушение, слишком сильно было желание увидеть, как меняется у этого человека чтото в лице, и, самое главное – в глазах. И ещё Женевьев знала: если есть хоть крохотный шанс того, что Клайв и Эстер каким-то чудом уцелели, что их ещё можно спасти, то шанс этот нужно использовать сейчас, до того, как Монлегюр увезёт их с Джонатаном из Френте.

– Ле-Гашель! – заорал Стюарт Монлегюр, подлетая к двери и распахивая её с такой силой, что она ударилась о стену и штукатурка посыпалась на пол. – Ле-Гашель! Капитана ко мне, сейчас же!

Среди сильных мира сего в самом деле, как в водевилях, много злодеев, а попадаются и герои. Среди них есть патриоты и честолюбцы, идеалисты и стервятники, мученики и лжецы. И когда всё это до предела намешано в одном-единственном человеке, так трудно, почти невозможно разгадать, каков он на самом деле, что в нём там, на самой глубине. Так трудно разгадать, и вместе с тем – так легко.

Спросим нашего уважаемого читателя: доводилось ли ему слышать о людях, обладающих удивительным опытом погружения в междумирье? Иными словами, о людях, побывавших на грани жизни и смерти, ещё не покинувших этот мир, но уже заглянувших за грань, отделяющую нас от того мира, куда мы уйдём потом? О, пусть не заподозрит читатель, будто мы пытаемся навязать ему разговор о так называемых тонких материях или, хуже того, о религии и о боге – ведь наверняка строгий наш читатель, подобно принцессе Женевьев, является последователем новейших веяний и не верит во всякую метафизическую ерунду. В самом деле, чем тратить время на этакий вздор, лучше полистать газету. Но и в газете наш читатель рискует прочесть о случаях, широко известных ныне не только спиритуалистам, но и медикам. Разные люди описывают свой опыт по-разному: кто-то – как свет в конце длинного коридора, кто-то – как мягкую сияющую пустоту, а кое-кто встречается лицом к лицу с давно почившей супругой и даже успевает выслушать от неё гневную тираду по поводу недостаточной скорби, изъявленной лет десять тому назад по поводу её скоропостижной кончины.

Клайв Ортега имел бы что добавить к этому перечню удивительных описаний, причём, заметим, увиденное им выгодно отличалось от вышеописанных явлений хотя бы своей нетривиальностью.

Когда очередное ядро, пущенное с патрульного судна, отправило ко дну лодчонку контрабандистов, Клайв первым делом обхватил Эстер поперёк тела, добившись тем самым, что их не разбросало в воде, а сбросило вниз вместе. Плавать Клайв умел, впрочем, дурно, а впрочем, всё же умел, и это давало ему некоторую надежду на то, что дни его кончатся не так рано и немножко не так бессмысленно. Он сделал несколько толчков ногами под бурлящей водой и вынырнул на поверхность, держа над водой голову Эстер: девушшка шумно дышала и сплёвывала солёную влагу. Он видел вторую лодку, видел Джонатана и принцессу, стоящих в полный рост, и, быть может, сумел бы догрести до них – но тут, к несчастью, громыхнул новый залп, вновь брызнула над водой россыпь щепок и досок, и одна из них, падая в воду, зацепила голову Клайва и содрала длинный лоскут кожи у него на виске.

Клайв тотчас потерял сознание, разжал руки и пошёл ко дну.

Описывать дальнейшее он бы постеснялся, боясь быть принятым за спиритуалиста. Но если бы кому-то удалось напоить его достаточно сильно, то, сбиваясь и удивляясь собственным словам, он рассказал бы, что другой мир, тот, в который мы переходим, когда умираем, полон воды. Казалось бы, закономерное впечатление для человека, собравшегося тонуть, – однако мир этот не походил на тёмную вязкую пропасть морского дна. То есть сперва было, разумеется, ужасно темно, а потом вдруг стало светлеть, и Клайв, вероятно, узрел то самое неопознанное свечение, которое так или иначе описывают все посетители междумирья. Затем он увидел перед собой некое сооружение – какого рода, сказать было трудно, однако точно не из тех, которым место на дне бухты. А затем – и тут растерянность Клайва и смущение перед слушателем достигли бы предела – он увидел ангела. Ангел, правда, выглядел в высшей степени странно: он был велик, толст и неповоротлив, с большой шарообразной головой и длинным хвостом, более всего походившим на змеиный, извивавшимся в воде и терявшимся в мутном сиянии. Лик ангела был скрыт за стеклянной маской, и единственным, что выдавало его божественное происхождение, был нимб яркого света, исходящий из точки посередине лба. Это в высшей степени странное существо медленно подплыло (или правильнее сказать – подлетело?) к Клайву в мутной светящейся воде и подхватило его, а затем повлекло куда-то вверх… Тут Клайв терял нить рассуждений, или, точнее сказать, рухнул в полное беспамятство, так что дальнейшее живописать не мог. Но и этого, согласитесь, было бы вполне довольно, чтобы поднять его на смех. Оттого Клайв Ортега никогда никому не рассказывал об этом странном опыте, даже когда бывал мертвецки пьян.

Он совершенно не ожидал очнуться, поэтому пришёл в недоумение, открыв глаза и обнаружив себя не на дне морском, не среди сонма шароголовых ангелов и даже не на скалистом берегу бухты, сплёвывающим песок и водоросли. Он был в жилой комнате. Здесь было тепло и сухо, он лежал на узкой, но вполне удобной лежанке, укрытый шерстяным одеялом, и голова его – отменно болящая – была перевязана чьей-то, без сомнения, умелой рукой. Клайв пощупал повязку, поморщился, постонал, а затем выбрался из-под одеяла, задаваясь вопросом, что же это за рай такой, если и здесь болит голова, а если это ад, то почему боль попытались облегчить?

Вывод напрашивался очевидный для любого последователя новейших веяний, к которым относился и наш герой, оттого единственный верный ответ тотчас всплыл в его запутавшемся сознании. Ад и рай, разумеется, тут были совершенно ни при чём. Равно как и междумирье.

Комнатка, в которой он очнулся, была совсем крохотной, в ней, помимо постели Клайва, находилась только ещё одна такая же лежанка и низкий стенной шкафчик. Удивительно то, что сделано всё это было из жести – так же, как пол, потолок и стены, щели между которыми оказались тщательно законопачены. Низенькая полукруглая дверь была из того же материала. Клайв толкнул её больше с любопытством, чем с опаской, – и дверь качнулась вперёд, тут же гулко ударившись о стену. Слева от двери был тупик, а направо тянулся коридор, такой же узкий, как комнатушка, такой же жестяной и так же тщательно проконопаченный. Далеко впереди с потока свисал, слабо светясь, газовый рожок, и Клайв, проходя мимо, машинально тронул его рукой, отчего рожок закачался, посылая по стенам вертлявые тени.