Поэтому она спокойненько себе размышляла, а я неспешно попивал винцо. Наконец решилась:

— Купил шестерых девочек, но это был специальный заказ.

— Девиц? — Я даже не спрашивал, а почти утверждал.

— Откуда знаешь? — широко распахнула глаза.

— И что с ними сделал? — Мне даже не хотелось ей отвечать.

— Приказал погрузить на барку, что плыла на север, — ответила через минуту. — Знаю, поскольку Гловач провожал их в порт.

— Позови его, — приказал я.

— Мордимер, прошу, не втягивай меня во всё это, — почти простонала она — и была прекрасна в этой беспомощности. Конечно же если бы я поддался на такие простые уловки. Но по крайней мере, была настолько перепугана, что решилась их применить. А это о чем-то да говорило.

— Гловач там что-то увидел, верно, Лонна? Что-то, что тебе крепко не понравилось. Позволишь мне догадаться или все же позовем Гловача?

Я неторопливо долил себе винца, поскольку оно и вправду было вкусным. Достаточно терпкое и освежающее, не оставляло на языке того холодного, металлического привкуса, который свидетельствует о плохой бочке или о том, что сусло меньше положенного простояло на солнце.

Я, конечно, не был ценителем вин, но время от времени любил выпить чего получше. Особенно потому, что за жизнь свою преизрядно перепробовал всякой дряни. Впрочем, и Писание говорит: Вино веселит сердце человека.[46]Не имел ничего против, чтобы пребывать в веселии.

Лонна вздохнула, встала и потянула за шелковый шнурок, что висел близ двери. Через минуту в комнату приплелся Гловач. Как всегда, с выражением преданности и сосредоточенности на лице.

— Расскажи господину Маддердину, что ты видел на пристани, — приказала ему измученным тоном.

— В смысле — тогда? — переспросил Гловач, и Лонна кивнула.

Я слушал несколько сбивчивый рассказ Гловача и мысленно делал пометки. Богобоязненный Бульсани купил шестерых молодых и красивых девиц, после чего приказал посадить их на барку в порту. Малую барку, с небольшим экипажем. Гловач не видел лиц тех людей, слышал только, как к одному из них Бульсани обращался: «Отче». И к кому же это прелат мог обращаться с таким почтением? Но не это было самым удивительным. Самым удивительным был факт, что на одеждах того человека в блеклом свете поднятого фонаря Гловач приметил вышитую багряную змею. Гловач не знал, что означал тот символ. А вот я знал. Лонна тоже знала, и именно поэтому так боялась. Багряной змеей пользовался старый и полоумный кардинал Йоганн Бельдария, что обитал в мрачном замке милях в двадцати от Хез-хезрона. Кардинал славился странными вкусами, а его выходки даже близкие ему служители Церкви описывали как «достойные сожаления». Истина же была такова: Бельдария был извращенцем и садистом. Даже в наши дикие времена непросто встретить кого-то столь же испорченного. Ходили слухи, что купается в крови некрещеных младенцев, в казематах собрал удивительную коллекцию чрезвычайно интересных инструментов из самых разных мест и эпох, а когда случались с ним приступы мигрени, что бывало весьма часто, то боль уменьшалась лишь от стонов истязаемых. При всем при том кардинал оставался приятным старичком с седой, трясущейся бородкой и голубыми, словно выцветшие васильки, глазами навыкате. Я некогда имел честь приложиться к его руке во время приема, устроенного для выпускников Академии Инквизиториума (много лет тому, когда Бельдария еще бывал на приемах), и запомнил его добрую усмешку. Некоторые говорили, что кардинала опекает исключительно сильный Ангел-Хранитель, со вкусами, подобными вкусам своего подопечного. Но, как вы, наверное, догадались, мне и в голову не приходило спрашивать у своего Ангела-Хранителя о том, насколько эти слухи правдивы. Вдруг бы он решил, что забавно — или поучительно — будет представить меня опекуну кардинала? Если тот опекун не был досужей выдумкой суеверной дворни и вообще существовал.

В любом случае, раз уж Бульсани служил кардиналу Бельдарии, я мог спокойненько вернуться к уважаемому Хильгферарфу и сообщить печальную новость: денежки его пропали навсегда. Таким образом, остались бы у меня чистая совесть, задаток в кармане, а также время и деньги на поиски проклятых еретиков, что и требовалось от меня Его Преосвященству епископу Хез-хезрона. Я поблагодарил Гловача за рассказ, ни жестом, ни взглядом не выдав, что обо всем этом думаю. Снова остался с Лонной наедине и снова осушил кубок до дна. Я редко когда напиваюсь, а уж нынче точно не позволил бы себе этого. Впрочем, на сей счет даже не переживал: от ее слабого винца у меня и в голове бы не зашумело.

— Спасибо, Лонна, — сказал ей. — Не пожалеешь.

— Уже жалею, — ответила. — Я всегда мечтала о покое, Мордимер. Об изысканных клиентах, славном доме и веселых девицах. А что вместо этого? Инквизитор, который допрашивает меня в моем же дому, и прелат, замешанный в делишках с самим дьяволом.

Я вспомнил, что кардинала Бельдарию и вправду именовали Дьяволом из Гомолло — по родовому имению. Впрочем, звать его дьяволом не имело особого смысла, ибо кардинал был — самое большее — злобным гномом, и до дьявола ему было столь же далеко, как мне до Ангела. Но известно ведь, что общество любит броские имена. И конечно же это совершенно не означало, будто кардинал неопасен. Наоборот, делался крайне опасным, когда кто-либо пытался перейти ему дорогу. Еще мне было крайне интересно, отчего Церковь смотрела сквозь пальцы на проделки сего набожного старца? Откуда у него такие могущественные заступники? Множество достойных людей и за меньшие грешки отправлялись в монастыри на пожизненное заточение; обычно в замурованную келью под бдительным присмотром стражи. А то и просто подавали им вино, после которого скоропостижно преставлялись от катара кишок.

Впрочем, все это было неважно. Не мне оценивать правильность действий Церкви по отношению к грешникам. Я, Мордимер Маддердин, был карающей рукою Церкви, а не ее мозгом. И слава Богу. А то, что при случае мог совместить приятное с полезным и, служа Церкви, служить также себе самому, было лишь дополнительной причиной, по которой я уважал свою работу. Не говоря уже о том, что оставаться инквизитором и стать бывшим инквизитором — вещи настолько же разные, насколько жизнь отличается от смерти.

— Хорошо, Лонна. — Я встал с кресла, хотя сидеть на нем было очень удобно. — Ради собственного блага держи рот на замке, — приложил палец к ее губам.

Пыталась отдернуть голову, но я придержал ее за волосы левой рукою. Стояла согнутая, с оттянутой назад головой, и громко дышала. Но вырываться не пыталась. Я провел кончиком пальца по ее полным губам.

— Будь хорошей девочкой, Лонна, — сказал ей, — потому как, моя куколка, узнай я, что в городе начали шептать, будто Мордимер Маддердин ищет прелата Бульсани, могу и вернуться, — усмехнулся ей ласково. — И знаешь, кого тогда приведу с собой? — Ответа я не ждал, да и Лонна была слишком напугана, чтобы выдавить из себя хоть слово. — Я приведу своего приятеля, Курноса, который говорил мне как-то, что очень ему запала в душу некая полногрудая хозяйка борделя. И что он охотно покувыркался бы с ней часок-другой. А верь мне, куколка, пережив такое, ты не была бы уже той девицей, что прежде.