– Ты чего-то боишься? – спросила она.

– Нет. С чего ты взяла? – Он поцеловал ее в губы. Она не ответила, он усмехнулся и подсунул под нее руку.

– Нам что-то грозит? – Она напрягла ягодицы и снова расслабила, позволяя его руке продвинуться дальше.

– Нам всегда что-то грозит. Но к опасности со временем привыкаешь. Переменившись, ты это поймешь.

Следующий поцелуй был долгим и обещал перейти в нечто большее, однако от дальних загонов до них донеслись странные звуки. Сен-Жермен вскинул голову. Тявканье повторилось. – Что там?

– Что-то встревожило лис и волков.

Шум усилился, к лаю добавились кашляющие голоса леопардов.

Сен-Жермен встал и накинул халат.

– Надо выяснить, что там такое. Тиштри недовольно поморщилась.

– Это могут сделать и сторожа.

– Если бы заржали твои лошади, ты сказала бы то же? – Он наклонился, чтобы натянуть сапоги.

Крыть было нечем, Тиштри кивнула и улеглась на подушки, подтянув колени к груди. Так будет уютнее его поджидать, ведь ночь пока не кончается. И есть надежда еще что-нибудь от нее получить.

Сен-Жермен уже выходил из комнаты, кликая Аумтехотепа.

Тиштри медленно натянула на себя покрывало, хранившее тепло его тела. До рассвета есть еще время. Она подождет.

Письмо Цецилии Меды Клеменс, супруги Янусиана к своей сестре Этте Оливии Клеменс, супруге Силия.

«Посылаю тебе родственные приветы, сестра!

Признаюсь, меня несколько озадачило твое письмо от второго октября, пробывшее в пути около двух месяцев, как говорят в канцелярии, из-за плохой погоды. Они любят приврать. Военные донесения доставляются эстафетами, но весточки вроде твоей ждут оказии и пересылаются, будь ты хоть трижды супругой могущественного сенатора, с двенадцатым рапортом самого тупоумного из трибунов. Не удивляйся, таков у ж в Аугдунской Таллии[43]стиль. Лютеция[44]- довольно сносненъкий городок, но мало что может превратить его в более-менее приличное место. Зима здесь начинается рано, и с тех пор, как нас после несчастья с отцом и братьями загнали сюда, я все тоскую по яркому римскому солнцу. Только жизнь в захолустье дает понять, до чего восхитителен Рим. Он воистину центр всего мира.

Вот почему, дорогая сестра, я и пришла в недоумение, узнав о твоем намерении нас навестить. Как можно стремиться покинуть Рим, пусть на каких-то полгода, если имеется хоть какой-нибудь шанс этого избежать? И, собственно, почему в зимнюю пору? Летом тут много лучше, а зимы, очень скучны.

Я говорила о тебе с мужем, хотя, признаюсь, сказать ему мне было особенно нечего, ведь мы с тобой не виделись целых четырнадцать лет. Уверена, ты уже не дитя с пятнами от варенья на лучшем из платьиц. Странно, что мне запомнилась эта мелочь и что ты сейчас мне вспоминаешься только такой. Мы славно провели те каникулы, близ Неаполя. Матушкин дядюшка баловал нас. Я помню его поместье на морском берегу. Райский уголок, милая, ты не находишь? (Или мне это кажется по прошествии времени и по сравнению с тем убожеством, которое меня сейчас окружает? Знаешь, любому дворцу Лютеции я предпочла бы хлев в Остии или квартирку в самом захудалом, кишащем крысами римском квартале'.) Тебе тогда было лет восемь, не больше. Жаль, что мы мало общались. Впрочем, у нас бы и не получилось, я ведь на двенадцать лет старше тебя. Мы росли розно… потом отец разорился, это был страшный удар! Счастье, что Силий сделал тебе предложение, иначе нельзя и помыслить, как у тебя сейчас сложилась бы жизнь.

Ты пишешь, что Юст плохо с тобой обращается, а ведь он так трогательно заботится о нашей матушке и даже поселил ее в одном их своих поместий, несмотря на позор, который наша семейка, пусть косвенно, на него навлекла. Наверное, молодой женщине не слишком приятно жить с пожилым человеком, но почтенный супруг твой, кажется, не возражает против того, чтобы ты имела любовников. Не отпирайся, я знаю, он мужу писал! Где ты еще встретишь такое понимание, дорогая? Я старше тебя и кое-что видела. И говорю тебе: остепенись. Научись сдерживать свою чувственность, наладь отношения с Силием. Ему не повезло с первыми двумя женами, а тут еще ты! Уймись, вспомни о своем воспитании. Я знаю, о чем говорю. У нас была одна нянька и одни и те же наставники - Исидор и Бион. Разве они обучали нас чему-то плохому? Нет, только хорошему, а заодно и греческому, ты помнишь? Боги, мне никогда в жизни не пригодился этот язык, но азы его я усвоила накрепко!

Ты не представляешь себе, до чего тут неуютно. Мы мерзнем все четыре месяца здешней зимы. У нас на кухне, разумеется, есть печь, но она не приспособлена для обогрева жилых помещений. Но я не собираюсь опускать потолки или вмуровывать в стены открытые очаги, как это делают аборигены. Одна мысль о костре, изрыгающем прямо в помещение дым и пламя, приводит меня в ужас. Это зачеркивает все достижения римской цивилизации - нет, нет и нет'.

Впрочем, на кое-какие уступки местным обычаям я все же пошла и заказываю зимние одеяния из более плотных тканей. Тут неплохо выделывают шерсть, но покрасить ровно не могут, и потому, когда у нас случаются гости, я настаиваю на соблюдении римских традиций. Я. на порог не пущу человека, одетого несообразно. Шерсть извольте оставить дома, мне импонируют только хлопок и полотно. А холодно на дворе или тепло - совершенно не важно. Время от времени Друз вскипает, но мы ведь патриции. Приходится ему об этом напоминать.

Живем мы практически без новостей, но тут, правда, прошел слух, что Вителлия собираются свергнуть. Интересно, чем это Рим опять не доволен? Будто нельзя жить спокойно и без интриг. Опять затеется смута, и ты вместе с Силием окажешься в ее гуще. Если тебя подвигает уехать из Рима именно это, та такое желание можно понять. Смута есть смута, ее лучше бы где-нибудь пересидеть. Впрочем, мне порой кажется, что политическим потрясениям не будет конца и края. В прошлом году мы едва успевали менять гарнизонные таблички и знаки. Неужели всем этим придется заняться опять?

Я с великой тоской вспоминаю об Антиохии![45]Там нам жилось по-настоящему хорошо. У Друза

были прекрасные перспективы для продвижения. "Несколько лет в Сирии, потом в Греции, и ты станешь сенатором",- так говорил мужу Нерон. Теперь на то мало надежды. Нас, правда, при удачном стечении обстоятельств могут отправить в Британию или Мавританию, но мы ни на шаг не приблизимся к Риму. Друз, разумеется, может уйти в отставку, у него есть поместье под Сиракузами, однако это перечеркнет все наши чаяния, чего я, конечно же, не могу допустить.