И тут же из глубины его выползла мыслишка: а потому, что боялся, оттого и не позвонил! боялся, что откажут под каким-нибудь невинным предлогом — ведь по телефону легче отказать, чем с глазу на глаз.

Осторожные шаги послышались за дверью, и голос Анвара Ибрагимовича спросил:

— Кто там?

— Это я, — с трудом выговорил Всеволод Петрович.

Несколько томительно-долгих, проклятых мгновений пролетело, прежде чем щелкнул замок и дверь открылась.

— Вы?! — выпучил Анвар Ибрагимович гуталиновые глаза и быстро увлек, почти втянул профессора в квартиру за руку. Показалось даже, что прежде чем захлопнуть дверь, выглянул на лестницу и прислушался. — Вас отпустили? — в полумраке прихожей обдал он Всеволода Петровича страстным, заговорщическим шепотом. — Совсем?

— Отпустили, — горько покивал Всеволод Петрович, — ведь не думаете же вы, что я сбежал? Что в наше время вообще возможно сбежать из тюрьмы?

— Нет-нет, что вы, Учитель! А если бы даже и сбежали! — задиристо прошептал Анвар Ибрагимович. — В этом доме... — он ткнул в пол указательным пальцем, — всегда!

— Верю, верю, дорогой вы мой, и спасибо. Но пока что не требуется.

И все же, несмотря на свою задиристость и решительность, провел доцент Всеволода Петровича в кабинет, как делового посетителя, а не в гостиную, как если бы был профессор дорогим и желанным гостем.

— Там у супруги... — махнул он рукой и поморщился, подчеркивая никчемность, пустячность женских каких-то дел, и плотно прикрыл дверь кабинета.

Всеволод Петрович шагнул и остановился в замешательстве: все пространство на полу и на столе загромождено было снятыми со стеллажей книгами и картонными коробками из-под импортного вина, куда книги складывались, упаковывались.

— Вы переезжаете? — спросил он. — На новую квартиру?

— Э-э..., — замялся Анвар Ибрагимович, — не совсем... Тут, видите ли, нечто вроде ревизии. Попутно, так сказать... он почесал в затылке, крякнул. — Эх, ладно! Дело в том, Учитель, что ни на какую квартиру я не переезжаю, а уезжаю совсем из Благова. На Урал, там предлагают мне заведовать кафедрой. Но, клянусь аллахом, Учитель, если скажете: не езжай — никуда не поеду!

— Вот как! — сразу сник Всеволод Петрович. — Что ж, рад за вас.

— Не поеду! — с силой хлопнул себя в упругую грудь Анвар Ибрагимович. — Ну их к черту с их кафедрой! Я ведь почему согласился: думал вас того... не увижу больше. А тут звонок из обкома...

— Из обкома?

— Представьте! Я никого ни о чем не просил...

«Так-так, — Всеволод Петрович прикрыл глаза, почувствовал страшную в голове боль. — Вот оно, продолжение подлости!»

— Вам плохо, Учитель? Садитесь, садитесь вот сюда, — Анвар Ибрагимович смахнул со стула стопку книг и усадил профессора. — Все, никуда не еду! — он стал хватать со стола книги и запихивать их обратно на стеллажи. Попадавшиеся под ноги пустые коробки пинал, сгонял в угол.

— Отчего же не ехать! — тихо сказал Всеволод Петрович. — По-моему, вам обязательно надо ехать. Это прекрасный шанс, и вы должны им воспользоваться.

— А вот им! — доцент энергично выставил в сторону окна увесистый, мясистый кукиш. — Я принципиального согласия еще не давал! Сейчас звоню Феликсу, Ганину с Ребусовым! Мы вас, Учитель, не оставим!

«Принципиального согласия не давал, а латунную табличку с двери уже отвинтил!» — горько подумал профессор.

— Не надо никому звонить. Вы ведь еще ничего не знаете. Видите ли, арестовали меня по доносу Феликса Яковлевича, а Ганин и Ребусов под этим доносом подписались. Так что сами понимаете...

— Ка-ак?! — подскочил Анвар Ибрагимович. — Феликс написал? Луппов? Не может быть!

— Может. Я сам видел этот донос и его подпись. Мне следователь показывал.

— Да я его! Да я их!..

— Ничего не нужно. Уезжайте, пока есть такая возможность, потому что завтра ее может не быть. Возможно там, на Урале, сможете протолкнуть наши идеи. И я помогу, если, конечно... Не исключено, что когда-нибудь я приду к вам в лагерном бушлате, в сапогах и постучу в дверь...

— Учитель! — воздел руки к небу Анвар Ибрагимович, и слезы чуть не брызнули из его глаз.

— Да-да, а почему нет? Очень возможная картинка. А сейчас уезжайте. В этом городе уже все кончено. О, если бы вы знали, как я его ненавижу!

— А где лучше? — скривился доцент. — Все города похожи друг на друга как две капли воды.

— Вы правы. Но другие города отличаются от этого тем, что там меня не знают, а это существенное преимущество. Там можно начинать все сначала. А здесь... Вчера на улице отвернулся от меня мой пациент, которого я оперировал. Обо мне ходят самые невероятные слухи, представьте, даже говорят, будто я японский шпион. И смех, и грех с этими людьми! Я не могу заставить себя пойти в клинику, мне противно становится, едва только представлю мое там появление. Представлю, как разбегутся сослуживцы.

— Что вы! Вас любят в клинике, вас любят в институте! Не все такие, как Феликс и эти два... нехороших человека!

— Может и любили, но теперь меня боятся. Может и есть хорошие люди, даже наверняка есть, только как прикажете их отыскивать? Методом опроса? Нет, к черту! Самое страшное, что я и больных не хочу видеть, не хочу оперировать, мне противны вообще люди. Бог мой! Какая же малость нужна, чтобы свихнуть им мозги! Теперь мне понятна подоплека сталинизма, подоплека фашизма. Так все отвратительно!

— Не говорите так, Учитель!

— Ладно, я вижу, что и вас сбил с толку. Я пойду. Да, последняя просьба: у вас все документы, касающиеся Покатилова и покатиловщины. Сохраните их, мало ли...

— Сохраню, клянусь аллахом! И по первому же вашему слову!..

— Будьте здоровы и счастливого вам пути. Я все-таки буду надеяться, что где-то на Урале вы бросите добрые семена в землю, что не пропадет наш труд. Это будет для меня утешением.

Тут уж не выдержал Анвар Ибрагимович и на глазах его блеснули слезы.

— Учитель!..

Всеволод Петрович повернулся и быстро вышел.

*