— Как сказать. Скорее всего тут и в самом деле ирония судьбы. Только запахни свой халат, Мэри Ли. А то выходит, что я получаю здесь бесплатное представление. Нельзя сказать, чтобы я возражал, но в данный момент я не совсем в форме.

Покраснев, Мэри отступила и затянула поясок на тонкой талии.

— Раз уж ты не собираешься дать дуба сию же минуту, думаю, я могу пойти и одеться. Налей себе кофе, если сможешь встать. Я сейчас вернусь.

— У тебя есть аспирин? — спросил Уилл.

— В моей сумочке.

Уилл перетащил лежавшую на противоположном стуле сумку Мэри через стол и принялся шарить в творившемся в ней беспорядке. В конце концов он извлек жестяную дорожную коробочку аспирина и коричневый пузырек тайленола с кодеином. Сунув аспирин обратно в сумку, Уилл набрал пригоршню таблеток тайленола и проглотил их, запив извлеченной из холодильника банкой пепси-колы. Возвращаясь к столу, Уилл взглянул на себя в осколок разбитого зеркала, чудом уцелевший в плетеной раме.

— У-ха, ну и видок! Смотришься как задница ободранного койота, — пробормотал он, хмуро разглядывая синяки вокруг глаз и чудовищный порез на лбу.

Разумеется, сейчас Уилл мог бы выглядеть скорее мертвым, чем живым. Таким, как выглядел теперь его пикап. Все это замечательно сильное, сверкающее никелированными частями великолепие теперь превратилось в груду искореженного металла. Вот что действительно разбивало сердце Уилла. Он, помнится, даже всплакнул немного над разбитым вдребезги грузовиком, как только к нему вернулось затуманенное сознание. Большей же частью он думал о Саманте и о том, до чего символичной оказалась эта авария. Случись ему погибнуть, размышлял Уилл, узнала бы когда-нибудь Саманта о том, что он разбился, пытаясь угробить человека, который увел ее от него?

Теперь Уиллу пришло на ум, что скоро Саманте станет известно о снова возникших страховых платежах.

Ей не надо будет помогать Уиллу с выплатой, после того как она даст ему развод.

Бывшая жена. Бывшая жена. Бывшая жена.

Застонав, Уилл снова плюхнулся в кресло и застыл в нем, свесив руки между коленями.

Мэри Ли вприпрыжку спустилась с лестницы в узких джинсах и просторном фиолетовом свитере с белой эмблемой гостиницы «Загадочный лось» на груди. Если она и прошлась по своим волосам расческой, заметить это можно было с большим трудом.

— Послушай, Уилл, прости, что я набросилась на тебя. Ты ведь и без того чувствуешь себя паршиво. Просто я такая же, как ты, и ненавижу, когда люди совершают поступки, способные их убить. Я только что потеряла друга. И мне не хотелось бы потерять еще одного.

— Все в порядке. — Уилл следил взглядом за Мэри, которая направилась на кухню и принялась рыться в стоявшем на стойке пакете из бакалейной лавки. Вернулась она с коробкой пончиков и пакетом бумажных салфеток. — Никто лучше меня не знает, до чего все это глупо получилось! Конечно, Джей Ди заявит, что он давно все знал заранее и собирался сказать мне, пока я не захотел взорвать пикап вместе с собой.

Уилл шутил столь мрачно, что Мэри никак не удавалось избавиться от чувства острой жалости к нему. Она могла поставить себя на место Уилла. Ей было прекрасно известно, что может испытывать человек, которым вечно недовольны его родные. Она открыла себе банку пепси и села за стол, поставив между собой и Уиллом коробку с пончиками.

Уилл подцепил пончик и отсалютовал Мэри банкой содовой воды.

— Завтрак чемпионов.

— Отвечает всем требованиям по химическим добавкам и консервантам, — подхватила шутку Мэри и выбрала себе пончик, на котором было побольше сахарной пудры. — Но тебе действительно нужно показаться врачу.

— Я бы больше покалечился, упав с кровати, — поморщился Уилл.

— Забавный ты парень.

— Хочешь познакомиться поближе? — Уилл попытался пошевелить бровями и, наконец, почувствовал действие кодеина. Боль вдруг стала вполне переносимой, и наступило приятное облегчение. Он немного посмеялся над взглядом, которым одарила его Мэри. — О да, все в порядке — шучу. Ты танцуешь с главным коневодом. Так это у вас серьезно? Могу я уже называть тебя сестренкой?

— Нет.

Напряженные морщинки вокруг рта послужили для Уилла тревожным сигналом. Глаза Мэри, когда она обернулась к нему на террасе, были красны, будто она только что плакала. Ничего удивительного — Джей Ди так необыкновенно мягок в отношениях с дамами. Примерно так же, как мягки кончики игл дикобраза. Бедная Мэри Ли!

— Ты напоролась на крепкий орешек, милая, — мягко сказал Уилл, не представляя себе, что Мэри может быть незнаком жаргон родео и диалект ковбоев. — Он женат на своей работе и на своей земле. Мне кажется, он считает, что так безопаснее. И не думает, что землю у него могут и увести. Конечно, с некоторых пор мы поняли, что земля, как хорошенькая потаскушка, может уплывать в руки того, кто больше заплатит. Ну не пинок ли это нам под зад?

— А ты беспокоишься по этому поводу?

— Не в такой степени, как Джей Ди. Для него ранчо — это очень многое: мать, любовь, обязанность. Для меня же земля — это то, что связало мою мать узами брака, которых она не хотела. Я, в свою очередь, никогда не испытывал особо трепетного чувства к обязанностям.

— Но тем не менее ты не уезжаешь отсюда. Почему? Почему? Уилл и сам задавался этим вопросом. Почему бы просто не уехать? Разорвать все узы и отправиться в свободное плавание. Но Уилл никак не находил ответа, почему он не в силах так поступить. Слишком большой страх перед неизведанным.

Ну и трус же ты, Вилли-парнишка, Уилл молчал. Мэри не настаивала. Она, как никто, с уважением относилась к слабостям человеческой души. Почему сама Мэри ходила в школу, вместо того чтобы попытать счастья в сочинительстве песен? Почему ходила на работу, которую ненавидела? Почему пыталась продать себя Бреду Инрайту, если он на самом деле не любил ее?

Почему жизнь не может быть простой и светлой?

Мэри вздохнула и слизала с пальцев сахарную пудру.

— Тебе надо зашить эту рану. Вставай, ковбой! — Она поднялась из-за стола. — Я отвезу тебя к доктору.

Макдональд Таунсенд метался взад-вперед вдоль широкого окна своего кабинета. Из окна открывался великолепный вид: панорама прекрасной дикой природы Монтаны, с живописным, покрытым сверкающим снегом Ирландским пиком. Все это стоило Таунсенду немалых денег. Но судья даже не взглянул в окно: ему было явно не до потрясающих красот пейзажа. Он не мог наслаждаться своей уединенной «хижиной» — две тысячи квадратных футов сосновых бревен и термостойких панелей, герметичные окна, несколько каминов. В двери кабинета, скуля и царапая лапами доски, просился Бруно — короткошерстная немецкая овчарка. Но хозяин не слышал настойчивую просьбу своего питомца.

Жизнь Таунсенда превратилась в ад. Это ясно как день. Он остановился у массивного антикварного дубового стола и попытался прикурить сигарету, но руки слишком тряслись, и Таунсенд, окончательно обессилев, отказался от попыток. Он знал, что ему нужно, о чем кричал каждый нерв. Пакетик с дозой лежал в верхнем ящике стола, но Таунсенд поборол соблазн, отчаянно пытаясь избавиться от своей зависимости. Лицо заливал пот. Нос чесался. Таунсенд достал из заднего кармана брюк большой, уже влажный носовой платок и, вытерев им верхнюю губу, снова заметался по комнате.