– Не мешало бы, конечно, пройтись контрольным маршрутом в северо-западном направлении, – неожиданно сказал француз, показав, что не все геологические знания выветрились у него из головы.

– Не до жиру, быть бы живу, – махнул рукой Самуил.

– Как? – заинтересовался Рафаил. – Жиру, живу…

Самуил начал переводить, но словарного запаса явно не хватало, и передать суть никак не удавалось.

– Ладно, – сказал Рафаил. – Я запомню. В Париже у меня есть знакомый славист. Спрошу у него, он переведет.

«Если доберешься до Парижа», – подумал Самуил, слушая, как напарник, взвешивая промытые пробы и занося результаты в таблицу, бормочет себе под нос: «Не до жиру, быть бы живу, не до жиру, быть бы живу…» На всю оставшуюся жизнь Самуил запомнил, как звучала эта фраза, произносимая в жутких борсханских джунглях с французским прононсом хрипловатым голосом.

* * *

Через шесть дней пути – почти безостановочного, прерываемого на двух-трехчасовой сон, они вышли к северной границе Борсханы. Шли без оборудования, брошенного, чтобы не оставлять следов, в реку, без палатки, а последние два дня и без еды. Охотиться они были не мастаки, тем более «кольт» и MAS мало подходят для охоты. Опасаясь тропической инфекции, пили по утрам росу из конусообразных листьев тьеры, и затхлую дождевую воду из лиан. Выглядели после такого марш-броска соответственно: грязные бороды, впалые щеки, растрескавшиеся губы.

Топографическая карта показывала четко: прямо перед ними, от силы в полукилометре – Ангола, другая страна. Не самое уютное место в мире, но там, по крайней мере, закончится хаос каннибальской Борсханы. Там можно будет добраться до посольства или консульства какой-нибудь европейской страны, и выбраться, вырваться из этого хаоса обратно в цивилизованный мир с туалетами и поликлиниками, с булочными и метро.

Они стояли на невысоком гранитном выступе, нависшем над огибающим его безымянным ручьем, и устало улыбались. За пазухой у Быстрова, завернутая в непромокаемый пакет, лежала карта открытого алмазного месторождения с кроками и легендами, а в рюкзаке, вместе с сувенирами для дочери – металлические пробирки с пробами. Свою копию карты Антуан нес в полупустом вещмешке, вместе с остатками патронов, и всякой всячиной, среди которой, как полагал Дмитрий, прятались и несколько алмазов. Впрочем, его это не интересовало. Испытание, едва не стоившее им жизни, выжавшее из них силы до последних капель, осталось позади. И предстоящее расставание с напарником его совершенно не огорчало – скорее, наоборот.

Нужно было пройти вниз по ручью и перебраться через овраг, темным провалом тянувшийся вдоль границы. Никаких опознавательных знаков – ни пограничных столбов, как в детских фильмах, ни колючей проволоки, ни рыхлой контрольно-следовой полосы, ни пограничных нарядов. Но оба почти физически ощущали – джунгли по ту сторону оврага уже не такие, как по эту. Переберись через него – и начинай праздновать, благодарить ангела-хранителя за хорошую работу.

Слева выпирал каменный выступ, вдоль которого тянулась узкая полоска каменистого берега. Подошвы то и дело скользили на валунах.

Правый ботинок Антуана протекал. Пока шли без сна и отдыха, он не обращал на это внимания. Но сейчас, когда все тяжелые испытания остались вроде бы позади, мокрый хлюпающий ботинок стал доставлять неудобство. Он перепрыгнул на правый берег ручья – тот был пошире, и посуше.

– Давай сюда, – махнул он Быстрову.

– Ничего, так быстрей, – ответил тот. Это его и спасло.

Они прошли еще шагов двадцать, каждый своим маршрутом, когда правый берег вдруг взорвался треском сучьев и дикими криками. Засвистели стрелы, между деревьями мелькали полуголые татуированные фигуры, некоторые с рогами! Антуан успел выстрелить и рванул вниз по руслу ручья, шумно расплескивая воду. Несколько стрел цокнули наконечниками о гранит над головой Быстрова. От одной он умудрился уклониться. Похоже, меткому выстрелу лучникам мешали заросли на другом берегу.

– Уходим! Уходим! – кричал Антуан.

И без подсказок Быстров понимал: надо бежать, бежать из последних сил, улепетывать без оглядки. И он бежал изо всех сил. Выстрелы не охладили боевой пыл туземцев. С душераздирающими криками они бросились в погоню. После очередного изгиба, ручей стал шире, берега расходились, как и пути Самуила и Рафаила. Неразлучные Архангелы оказывались в разных мирах, и мир Самуила был дальше от рогатых туземцев, а потому безопасней.

Миновав гранитный выступ, русский все-таки остановился. Француз отставал. Присев на колено, Быстров сделал три прицельных выстрела. Результативным оказался только один – раскрашенный бело-желтыми полосами рогатый туземец рухнул в воду за спиной Антуана.

Быстров поднялся и рванул дальше. Метров через сто почувствовал: сзади что-то не так. Оглянулся – точно! Упавший Антуан пытается вытащить стрелу из бедра. На него со всех сторон набегают рогатые фигуры.

– Черт!

В кино, в таких случаях, за напарником возвращаются и отгоняют превосходящие силы противника. Ну, или умирают вместе. В реальности у Самуила был только второй вариант. И он побежал дальше. Много раз впоследствии он анализировал эту ситуацию и всегда приходил к выводу, что Рафаил поступил бы также.

* * *

Условную границу он пересек через несколько минут. Его не преследовали, крики рогатых остались позади. Ниже по руслу ручья ему попался скальный выступ вроде того, на который они с Рафаилом поднимались совсем недавно – но с гораздо более крутыми склонами. Закинув за спину карабин, рискуя сорваться, Самуил полез по гранитным уступам, скользким от скопившейся в трещинах, и не успевшей испариться росы. С вершины, надеялся он, удастся разглядеть хоть что-нибудь, выдающее присутствие представителей ангольских властей: заставу, антенну, патрульную машину – хотя бы дорогу, которая должна же куда-то вести… Ничего! Только буйный, многоэтажный африканский лес, размежеванный полосами начинающейся саванны.

С тем же риском размозжить голову, он спустился вниз. Сообщить ангольским властям о захвате Антуана было невозможно. К тому же вряд ли они стали бы что-то предпринимать на территории чужого государства. И он двинулся вглубь Анголы. Шел по такому же тропическому лесу, как и раньше, иногда останавливался, чтобы прислушаться к звукам окружающего мира, но не слышал ничего кроме мирного дневного посвистывания и мурлыкания невидимых пернатых и шерстистых тварей. Беготня по джунглям, подъем на скалу, выгоревший в крови адреналин, который добавлял усталость, подавлял и сковывал, – все это навалилось разом, мешало идти, думать, дышать. В бешенстве он закричал и, вскинув карабин, дважды выстрелил в бездонное голубое небо с черточками парящих птиц. Возможно, стервятников. Скорей всего стервятников – они знают, где искать поживу. Не удержавшись на ногах, он упал, обессиленно раскинув руки. И закрыл глаза.

Он пролежал так больше часа – если мерить полустертыми из сознания, оставшимися за гранью нынешней реальности, мерками привычного когда-то мира. Потом поднялся и пошел дальше. К ночи лес закончился окончательно, последние языки зеленых массивов, заметно поредевшие, оборвались и уступили место открытому до самого горизонта, затянутому сплошным травяным ворсом, пространству. Тут и там торчали кустарники и плосковерхие ажурные деревья, вдалеке темнели горные хребты.