сердце, он посмотрел на меня… и медленно и отчетливо сказал: „Делай, дитя, свое дело“.

Эти слова так взбесили меня, что я вскочил и выколол ему глаза, вырезал сердце, перерезал горло от уха до уха и столкнул его в яму.

Но потом что-то сломалось во мне, и в ту ночь я уже не мог убивать. Перо Брзица победил, он убил тысячу триста пятьдесят заключенных, и я молча отдал ему выигрыш“».

«После этого чудовищного признания, – продолжает Недо Зец, – Жила внезапно замолчал, тупо уставился вдаль… Он вскочил с кресла и упал передо мной на колени. Он схватил мою руку и начал целовать ее. От удивления я не сразу смог понять из его рычания, что он говорил.

„Доктор, Богом молю, помоги мне! Я знаю, что я трус, и я не могу справиться с этой мукой одним выстрелом из револьвера. Резня, пытки и самые жестокие издевательства – ничего больше не помогает мне, и исповедь и молитва лагерного монаха Брекала мне тоже больше не помогают. Ни бабы, ни выпивка, ни гулянки – ничего не помогает! Мне назначили медицинское обследование, меня должны комиссовать. Ты будешь там как доктор и дашь свое заключение. Доктор, прошу тебя, отправь меня куда-нибудь отдохнуть, на воды, может, я там успокоюсь… Я стал много пить, но это помогает ненадолго. За бутылкой, особенно по вечерам, у меня часто появляется внезапный голос: „Делай, дитя, свое дело!“»

Айваз Божидар, серб (1921–1941, Ясеновац)

Айваз Дмитрие, серб (1930–1941, Ясеновац)

Аксен Адольф, еврей (1897–1942, Ясеновац)

Акшан Илия, серб (1921–1943, Ясеновац)

Алаша Дрена, сербка (1940–1942, Ясеновац)

Алавук Драгинья, сербка (1910–1942, Ясеновац)

Алавук Драгоя, серб (1939–1942, Ясеновац)

…

«Освенцим, – пишет современный хорватский прозаик Меленко Ергович, – был тайной, о которой в Берлине и Мюнхене не имели представления. Простые немцы, конечно, замечали, что у них бесследно пропадают соседи, и должны были понимать, что их исчезновение означает только одно – смерть, но, в отличие от хорватов, они не знали, где умирают их соседи, а о Ясеноваце все знали всё».

Знали – и вели себя по-разному. Кто-то из хорватов, рискуя жизнью, помогал сербам. Кто-то просто сочувствовал.

А кто-то, как архиепископ Алоизие Степинац…

Он не был бесчувственным чудовищем, этот худощавый прелат с узким длинным лицом и орлиным носом. Он даже поучаствует в спасении от концлагеря нескольких евреев. Осудит в двух-трех проповедях – нет, конечно, не весь усташский режим, но отдельные стороны.

Он даже напишет Павеличу пару личных писем – выразит свою озабоченность. В одном упомянет Ясеновац – после того, как там были казнены пять словенских священников. Разумеется, католических; гибель десятков «греко-восточных» архиепископа не интересовала. «Это позорное пятно и преступление, которое вопиет в отмщенье к небесам, так как весь лагерь Ясеновац является позорной ошибкой для Независимого Государства Хорватия».

Но все это были личные письма, которые никто, кроме Павелича, не мог прочесть (вопрос, читал ли их сам Павелич).

А еще нужно было постоянно отчитываться перед Ватиканом. О, эти мучительные объяснения в Ватикане… Там хорошо знали о том, что происходит в Хорватии.

Как позже вспоминал будущий архиепископ, а в те годы – архимандрит Иоанн (Шаховской), служивший в Германии: «Была также попытка с моей стороны во время войны осведомить Ватикан через баварского кардинала Фаульхабера о начавшемся гонении на православную церковь в Хорватии и мученичестве православных сербов в Хорватии. Я имел достоверные сведения о совершавшемся в нововозникшем хорватском государстве погроме православных священников и церквей. Православных сербов хорваты убивали и изгоняли из родных селений, причем усташам Павелича в этом деле помогала – говорим это со скорбью – и часть римо-католического клира в Хорватии… В начале этого похода против православия я поехал в Мюнхен и через одну немецкую семью, близкую к кардиналу Фаульхаберу, передал ему все, что знал о положении в Хорватии, за достоверность чего ручался, и просил его без промедления сообщить это в Рим. Просил передать, что Римская церковь имеет силу и призвана возвысить свое слово. И если она не остановит своих пастырей и мирян, обезумевших от бесчеловечия, – следствия этого будут тяжки и для самой Римской церкви».

Ватикан так и не «возвысил свое слово», хотя о положении православных сербов в Хорватии сообщали и представители югославского правительства в изгнании. Архиепископ Степинац, чье мнение было тогда запрошено, назвал все это «вражеской пропагандой».

Не Ватикан и не загребский архиепископ заставят в сорок втором Павелича несколько ослабить геноцид сербов: на него надавили из Берлина. Там знали цену и режиму своего ставленника, и его попыткам провозгласить хорватов «арийцами»; в Берлине знали, кто настоящие арийцы. А созданные усташами лагеря смерти вызывали омерзение даже у генерала Глайзе фон Хорстенау, полномочного представителя Гитлера в Хорватии.

«Величайшее из всех зол – Ясеновац, вид которого не вынес бы ни один простой смертный», – писал после посещения лагеря генерал. А ему было с чем сравнивать.

Двигал Берлином, разумеется, не гуманизм. Геноцид сербов вызвал рост партизанского движения, с которым Павелич без немецких войск не мог справиться. В Берлине желали скорейшего «замирения» Хорватии, чтобы перебросить свои войска в Россию, на фронт.

В начале 1942 года германское посольство в Загребе получило задание оказать давление на Павелича, чтобы тот несколько пересмотрел свою религиозную политику. Погибче надо, герр поглавник…

И вот уже 26 февраля 1942 года в своей речи в Хорватском государственном саборе Павелич заявлял: «В Хорватии никто ничего не имеет против православия. Каждый по-своему молится Богу… Не наше дело вторгаться в такую сокровенную сторону жизни человека, как спасение его души!»

Гибкости этому человеку с тонкими, плотно сжатыми губами было не занимать.

В 1945 году Павелич бежит в Австрию. Потом в Италию, на территорию Ватикана – там его и еще десяток усташских главарей укроет папа Пий. С их помощью в Риме надеялись бороться с пришедшими в Югославии к власти коммунистами; сыграет свою роль и золотой запас Хорватии, который усташи передадут «на хранение» Ватикану. Долго прятать Павелича в Ватикане, правда, не смогут: за ним как за нацистским преступником будут охотиться югославские и советские спецслужбы. Он бежит в Аргентину, потом в Чили, потом в Испанию; в него будут стрелять; сохранится фотография, где бывший диктатор, жалкий, с замороженным взглядом сидит в постели… В пятьдесят девятом году он скончается в мадридской клинике.

Архиепископ Степинац, к тому времени уже кардинал, переживет Павелича всего на год. После войны его будут судить за сотрудничество с усташским режимом… Нет, условия его заключения даже близко