Массы людей, мужчины и женщины, спешили окунуться в проруби-иордани, погружали младенцев. Наполняли крещенской водой бочки, ведра, развозили целыми обозами по дворам, домам, деревням. Кропили ею избы, скотину, хозяйство.

Новый год скромненько втиснулся посерединке между рождественскими и крещенскими торжествами. Кстати, если уж разобраться, то сама его дата условна. Ведь отсчет лет ведется от Рождества Христова, поэтому Рождество является настоящим новогодним праздником. Родился Господь – и начался первый год нашей эры. Миновало 2013 лет со дня Его Рождения – и пошел 2014-й. Но считать с 25 декабря не совсем удобно, и в качестве грани между годами было взято ближайшее начало месяца – 1 января.

Между прочим, и в западных странах Новый год оставался второстепенной датой по сравнению с Рождеством. А елка, мелькнувшая в указе Петра, была в Германии и в скандинавских странах не новогодним, а именно рождественским атрибутом. Можно вспомнить хотя бы сказку Гофмана «Щелкунчик», сюжет которой лег в основу знаменитого балета Чайковского. В России в XVIII–XIX вв. елки наряжали в своих домах немцы. Это было красиво, празднично. Стали перенимать дворяне, купцы. А потом обычай распространялся «сверху вниз» – елки появились в семьях интеллигенции, приказчиков, мастеровых. Специальных елочных игрушек поначалу не было. Верхушку венчали Вифлеемской звездой, а на ветки цепляли свечи, зажигавшиеся в Рождественскую ночь, вешали конфеты, яблоки, раскрашенные или обернутые в блестящую бумагу орехи. Возле елки устраивались детские утренники. Когда малыши попляшут и попоют, подарки разрешалось оборвать, после чего елку можно было выбрасывать. Уже позже к лакомствам стали добавляться игрушки.

Но разразилась социалистическая революция, и большевики решили ликвидировать несоответствие с Западной Европой. По декрету Совнаркома страна перешла на григорианский календарь. Одним махом перескочила из 1 февраля 1918 г. в 14 февраля. Хотя последствия стали не однозначными. Если раньше Новый год отмечался через неделю после Рождества Христова, то теперь он переместился на Рождественский пост. Причем на последнюю, строгую неделю поста.

Для ниспровергателей это показалось весьма кстати. Ведь требовалось упразднить саму веру в Господа. Председатель «Общества воинствующих безбожников» Емельян Ярославский (Губельман) предлагал безоговорочно запретить любые традиции, так или иначе связанные с «религиозными пережитками». В числе «пережитков» он называл и рождественские елки. Но Ленин его не поддержал. Рассудил, что для искоренения традиций будет эффективнее не отменять, а переиначивать их.

Вместо православных праздников вводились другие, их перечень продумывал Свердлов. Он собственноручно отметил в календаре: 22 января – годовщина «кровавого воскресенья», 12 марта – день падения монархии, 18 марта – день Парижской коммуны, 1 мая – день всемирной солидарности трудящихся, 7 ноября – годовщина Октября. Потом добавили 8 марта – Международный женский день, 23 февраля – день Красной армии. Изобретались новые ритуалы праздников, с шествиями, публичными массовыми действами.

Вместо крестин пропагандировали «октябрины», вместо отпеваний «гражданские панихиды», даже христианские имена пытались вытеснить из обращения, появилось множество «революционных» имен: Марсельеза, Спартак, Марат, Гильотина, Вилен и т. д. А Новому году уделили очень большое внимание. Он должен был подменить Рождество Христово. К этому празднику приурочили все что можно из рождественских обычаев: елку, подарки, детские утренники. Впоследствии стал хрестоматийным «антисвяточный» рассказ Александра Кононова «Елка в Сокольниках», как сам Ленин ездил с подарками в детский дом. Ну а Вифлеемскую восьмиконечную звезду на хвойной верхушке большевики заменили своей, пятиконечной. Или, как принято называть ее у оккультистов, пентаграммой.

И все-таки крайнее крыло безбожников не унималось. Во второй антирелигиозной кампании, в 1929 г., они добрались и до елок. Сейчас-то их наряжали на Новый год, но они нередко стояли в домах до Рождества. Это воспринималось как сопротивление атеистической политике, и обычай решили полностью изжить. Повсюду развешивались плакаты: «Только тот, кто друг попов, елку праздновать готов». По улицам ходили патрули из комсомольцев и добровольцев, подглядывали в окна, проверяя, кто еще следует «поповским обычаям»?

Да куда там! Уничтожить традицию оказалось чрезвычайно сложно. С елками были связаны праздничные впечатления у слишком многих людей. Бабушки и мамы пересказывали детям свои воспоминания: как наряжали лесных красавиц, какими ароматами и настроениями наполняли они дом, какую чарующую атмосферу создавали вокруг себя. Дедушки и папы тайком приносили домой если не елку, то хотя бы ветку. Старались и подарочками ребятишек побаловать, гдето на Новый год, а где-то по-старому, на Рождество…

В 1933 г. партийные идеологи снова признали справедливость ленинской методики. Не запрещать, а взять под контроль и направлять. Новый год был официально объявлен государственным праздником, а насчет елок принялись разъяснять – что обычай это не религиозный, а народный, ничего плохого в нем нет. Советская промышленность получила соответствующее задание партии и правительства. В рекордные сроки был налажен массовый выпуск елочных игрушек. Блестели они ничуть не хуже дореволюционных, но были уже «правильными», идеологически выдержанными, без ангелочков и прочих проявлений «религиозного дурмана».

Коллективные празднования вокруг елки теперь не только разрешались, но и превращались в обязательные культмассовые мероприятия. Благо в городах и на селе уже имелись многочисленные клубы, дома культуры. Настоятельно требовалось разрабатывать сценарии этих действ. Раньше возле Рождественского вертепа устраивались представления на Евангельские сюжеты. Нетрудно понять, что подобную тематику заведомо исключили. Сценарии рождались новые, и на замену волхвам, приходящим поклониться младенцу Иисусу, появились фигуры Деда Мороза и Снегурочки.

В дореволюционной России таких персонажей не существовало. В сказках присутствует Морозко, в поэме Некрасова – Мороз-воевода. Однако оба они не имели ни малейшего отношения ни к Новому году, ни к Рождеству. Деда попросту скопировали с западного Санта-Клауса. Но Санта-Клаус – ни кто иной, как святитель Николай Чудотворец. В католической народной традиции именно он разносит подарки детям. Ясное дело, большевикам образ святителя Николая не подходил, и его переиначили в абстрактного Деда Мороза. Но коммунистическая власть провозглашала равноправие мужчин и женщин, да и большинство работников культурной сферы принадлежало к «прекрасному полу». Поэтому к красноносому дедушке приставили Снегурочку, позаимствованную из пьесы Островского, хотя и эта героиня ни коим боком не прилежала ни к каким традиционным праздникам.

Целенаправленно формировался репертуар для новогодних мероприятий. Тут-то и пригодилась песенка на стихи Кудашевой «В лесу родилась елочка…». Она писалась на Рождество, но обладала одним свойством, весьма ценным для новых идеологов. Само Рождество ни разу не упоминается, говорится только о елке! А в 1933 г., как раз к учреждению советских новогодних празднеств, была написана вторая песенка, М. Карасева на стихи З. Александровой, «Маленькой елочке холодно зимой…». Вот в ней-то прямо указывается: «Весело, весело встретим Новый год!» Культмассовые органы активно взяли их в оборот, и две песни зазвучали дуэтом. Хотя изначально они относились к совсем разным праздникам. Но подкрепили друг друга и однозначно застолбили елочный плагиат.