Она любила Тревелина, но он совсем ее не любил, если планировал изменить самую сокровенную часть ее личности. Она боялась, что если увидит его, то может сдаться и согласиться на его требование перестать рисовать. Сейчас, когда он был ей нужен больше солнечного света, условие казалось абсолютно приемлемым. Но что, если в будущем ее любовь омрачится обидой из-за принесенной ею жертвы? А ведь она же не требовала, чтобы он бросил свою работу, хотя она определенно более опасна нежели рисование обнаженных мужчин.

Артемизия поставила чашку на подоконник.

– Если мистер Деверидж собирается войти, хочу я его видеть или нет, у нас не слишком много времени на подготовку.

– Артемизия, я знаю, ты там. – Трев изо всех сил колотил в дубовую дверь, которая подвергалась опасности не выдержать его ударов. – Прошу, мне необходимо увидеть тебя. Я не могу извиняться перед тобой через закрытую дверь.

Он уже занес руку, чтобы опять постучать, но, прежде чем успел это сделать, дверь открылась. Катберт помахал рукой, приглашая Тревелина в ее студию.

Здесь все говорило о ее присутствии, начиная от испачканных в краске кистей, лежащих на палитре, и заканчивая слабым ароматом олеандра, который все еще витал в воздухе. Однако Артемизии нигде не было видно.

– Где она?

Катберт воровато пожал плечами и жестом указал на открытое окно.

Трев явственно представлял, как все произошло. Маленькая колдунья поднялась на подоконник и вылезла в окно, а затем исчезла в бурно растущей зелени сада, чтобы избежать встречи с ним.

– Итак, она предпочла убежать, только бы меня не видеть. – Тревелин облокотился на подоконник и выглянул в сад, поникнув головой и опустив плечи от разочарования. Если Артемизия была настолько преисполнена намерения с ним не встречаться, дело его действительно плохо.

Рыжий кот, гревшийся на спинке дивана, прижал уши и фыркнул на него.

– Спасибо большое, – обратился он к коту. – Твоя хозяйка выразила свое желание достаточно ясно и без твоей помощи. Я больше не потревожу ее.

Тревелин повернулся и приготовился уходить, но затем взгляд его упал на холст, над которым работала Артемизия, и он остановился. «Марс, потерпевший поражение». Позолоченная надпись была нанесена внизу ее работы.

Изображение его самого полностью обнаженным вызывало у Тревелина странное чувство отстраненности. Его двойник застыл, всей своей позой выражая отчаяние. Все внутри его перевернулось, когда он вспомнил те муки, которые ему пришлось претерпеть, чтобы стать ее натурщиком.

Картина буквально дышала. На ней отразились все чувства, которые они с Артемизией обсуждали, – тоска, бессмысленная смерть и разрушение – все это отражалось на лице Трева. На том самом лице, которое теперь он видел в зеркале каждое утро.

Трев заметил, что она внесла некоторые изменения в картину с тех пор, как он в последний раз ее видел. Его мужское достоинство было тщательно прорисовано, и, слава Богу, на этот раз пропорции были верны.

– По крайней мере, я вижу, что она простила мне некоторые мои прегрешения, – пробормотал он.

– Я не имею права давать советы, – произнес Катберт и, противореча собственному заявлению, продолжал говорить: – Но мне кажется, что герцогиня о вас самого высокого мнения.

Трев искоса посмотрел на дворецкого:

– Поскольку она отказывается меня видеть, это весьма сомнительно.

– Нет, я говорю правду, – сказал Катберт. – Она очень серьезно относится к своему творчеству, как вы и сами знаете, однако же… – Он резко остановился.

– Что?

– Возможно, я не имею права говорить такие веши, – сказал Катберт.

– Умоляю вас, продолжайте. Я намерен совершить путешествие в Индию на «Тибериусе». Мы отправимся в путь с приливом, поэтому не стоит волноваться, что о ваших словах кто-то узнает. Так что вы начали говорить?

– Только ради вас ее светлость без всяких колебаний разбила статуэтку Беддингтона. Она могла думать только о вашей целости и безопасности, несмотря на то, что ее любимая работа была уничтожена.

Итак, фигурки Беддингтона, с которой и началась вся эта запутанная история, больше нет. Артемизия пожертвовала ею ради него. А он даже не догадался спросить, как она вынула ключ из своей статуэтки, получившей такое признание критиков и самой королевы.

– Каким же я был дураком! – Он внимательно изучал следы краски на паркете под ногами.

Катберт удержался от комментариев.

– По крайней мере, теперь мир не будет лишен удовольствия видеть работы, которые продолжит создавать ваша хозяйка. – Тревелин снова взглянул на холст с изображением Марса. – Она просто великолепна, правда, Катберт?

– Верно, сэр, вы абсолютно правы.

– Я так много хотел сказать ей, – пробормотал Тревелин тихо, – а на самом деле все мои слова свелись к одному. – Он засунул руки в карманы и побрел к двери.

– Может быть, я могу передать ей что-то, сэр? – спросил Катберт, в долю секунды оказавшись перед Тревелином и приоткрыв перед ним дверь.

– Скажите ей…

С чего начать? Что он сожалеет? Что до смерти хочет прижать ее к груди? Что, размышляя о череде долгих дней, которые ему предстоит провести без нее, он чувствует лишь пустоту внутри?

Что он будет любить ее до самого последнего дня? Ни одно из этих сообщений он не мог передать Катберту.

– Скажите ей, что мне понравилась картина.

– Ему нравится картина, – повторила Артемизия. – Ты уточнил, не хочет ли Тревелин мне что-то передать, а он лишь сказал, что ему нравится картина?

– Я дословно передал вам его сообщение.

– Вы с ним говорили какое-то время. Я наблюдала через щель в двери комнаты для переодевания, но было очень плохо слышно и я не могла разобрать слов. Он же должен был сказать что-то еще.

Катберт закатил глаза вверх, а затем вправо, очевидно, пытаясь вспомнить что-нибудь еще.

– Мне кажется, он говорил, что вы великолепны.

– Великолепна, – с неудовольствием проговорила Артемизия. – Ради Бога, Катберт, мужчины говорят об игроках в крикет, что они просто великолепны.

– Если вашу светлость утешат мои слова, мистер Деверидж явно испытал чувство облегчения, взглянув на картину. Его слова позволяли предположить, что вы даровали ему прощение за какой-то проступок.

– Он заметил, что я увеличила его мужское достоинство, уверена в этом, – раздраженно отметила Артемизия. Она пробежала рукой по волосам. – И почему только мужчины считают, что это самое важное на свете?

Катберт моргнул, словно огромная сова.

– Не обращай внимания, Катберт. Вопрос был чисто риторическим, – сказала она, – честно говоря, должно же быть еще какое-то сообщение.