— Ты… — выдохнул маг, вокруг которого начала образовываться уже отлично знакомая мне тьма. — Эгоистичная, себялюбивая, хвостатая… зараза!

— Синонимы, — не моргнув глазом, сказала я.

Лафотьер опешил:

— Что?

— Эгоистичная и себялюбивая — синонимы, — просветила я его, любезно улыбнувшись. — Вы повторяетесь, господин темный маг.

Еще несколько секунд он неподвижно стоял на месте, явно борясь с собой, и в итоге проиграл той своей части, которая желала меня прибить. Я же дожидаться его полного выхода из себя не стала и предпочла заблаговременно капитулировать, вскочив с кровати и стремительно пересекая комнату.

Ну подумаешь, больно ему стало! Подумаешь, во время разговора с Нортом! Зачем из-за этого так нервничать? Мне вон тоже плохо было — и ничего! Бегаю, уворачиваюсь, стулья передвигаю, чтобы препятствия нашему «невинно пострадавшему» создать…

— Попалась! — в какой-то момент услышала я позади себя, и обхватившая за талию рука резко потянула меня назад.

Я даже ойкнуть не успела, как меня развернули на сто восемьдесят градусов, буквально окунувшись в штормовой взгляд черных глаз. Да, пожалуй, в них сейчас действительно плескалось штормовое море — ночное, холодное, безудержное… жаждущее меня утопить.

— Зараза, — произнес он в третий раз, только теперь гораздо глуше. — Чтоб тебя…

— Если будет «чтоб меня», то будет и «чтоб тебя», — на всякий случай напомнила я. — Не забыл?

Мой собственный голос тоже прозвучал глуше, чем хотелось, практически на грани шепота. И вовсе не из-за страха, которого я, несмотря ни на что, не испытывала. А из-за чувства, давать которому определение мне совсем не хотелось.

Сделав одну вялую попытку вырваться, я невольно затихла, все глубже и глубже погружаясь в направленный на меня взгляд. В самый эпицентр шторма, в самые глубины смотрящей на меня бездны.

Если долго смотреть в бездну, она посмотрит на тебя в ответ?

Враки!

Если долго смотреть в бездну, бездна тебя поглотит, притянув, точно магнитом, и заставив спрыгнуть вниз.

Иначе как сумасшествием то, что происходило дальше, назвать было нельзя. Нет, я уже привыкла, что подобные сцены так или иначе заканчиваются поцелуем, но чтобы все было так… так… даже слов не подобрать!

Положив одну ладонь мне на лицо, второй Лафотьер обхватил мою шею и склонился так близко, что я слышала его учащенное дыхание. Словно высеченное из мрамора лицо казалось непроницаемым, и только эти чертовы черные глаза отражали такой калейдоскоп эмоций, который говорил больше, чем самый откровенный поцелуй.

Я привлекала темного мага — неистово, до одурения. И это, вкупе с неприязнью, которую он ко мне испытывал, заставляло его ненавидеть меня еще больше.

От любви до ненависти один шаг… а если наоборот?

Сейчас, стоя прямо перед ним, отделенная от него несколькими жалкими сантиметрами наэлектризованного воздуха, я слушала набат своего сердца и с удивлением понимала, что по отношению к нему испытываю примерно то же самое — за исключением ненависти. В сущности, ненавидеть мне его было не за что. И это было единственным, что я в принципе сейчас понимала.

В тот момент, когда я уже перестала различать, где биение моего сердца, а где — его, в тот момент, когда до соприкосновения наших губ осталось всего ничего, а шторм достиг своего апогея, перед моими глазами внезапно предстал окутанный туманом образ.

…Да, тогда был туман…

И море — такое же штормовое, как его нынешний взгляд. И соленое, как стекающие по моим щекам капли. Нет, я не плакала — глаза оставались сухими, просто шел соленый дождь. Просто небо выливало на мир все непролитые слезы тех ликоев, чья кровь заливала землю последние десятки лет.

Лежа на почерневшей палубе корабля, я не мигая смотрела в хмурое, затянутое тяжелыми тучами небо и не чувствовала физической боли. Ни многочисленные ссадины, ни тянущий силу ошейник, ни железные кандалы не могли ни отвлечь от невидимой дыры в груди, ни заглушить раздирающую изнутри тупую душевную боль.

Ложь.

Проклятый беловолосый маг. Тот, кому я впервые за прожитые жизни позволила себе довериться.

Предательство.

Ликой нельзя любить. Нельзя привязываться. Мы обречены на вечное одиночество. Обречены смотреть на то, как уходят те, кто стал нам дорог.

…Бесконечное число «нельзя».

Но сейчас я бы сама убила его. Выпустила бы когти и разодрала ему горло. Пустила бы алую, как блики в его глазах, кровь. Расцарапала бы бесчувственное и еще несколько часов назад такое родное лицо, чтобы оно стало неузнаваемым. Чтобы я сама забыла, как оно выглядит.

…Нет, забывать тоже нельзя.

Нужно помнить. Помнить каждую черту, каждую деталь. Помнить каждое произнесенное слово, каждый взгляд, каждый нежный поцелуй и жаркие клятвы, от воспоминаний о которых сейчас хочется выть. Свернуться клубком и глухо стонать, раздирая корабельные доски…

Я должна помнить. Помнить, чтобы однажды отомстить…

От неожиданно накрывших меня картин и эмоций я буквально захлебнулась. Подавилась воздухом, забыв как дышать. Чувство было сродни тому, как если бы во мне нажали переключатель, убрав все то, что испытывала секунду назад, и наполнили чужими страданиями.

Но ведь эти страдания были… моими?

Полностью дезориентированная, растерянная, я не ответила на поцелуй, который закономерно случился. Так и стояла истуканом, пока Лафотьер, не ощутив отклика, не отстранился.

Захотелось тряхнуть головой и сбросить наваждение вместе с оцепенением. Казалось, я все еще лежу на мокрой палубе — обездвиженная, в разодранном платье, едва прикрывающем испещренное ссадинами тело… А рядом с другими магами стоит Он. Повернутый ко мне спиной, облаченный в черное. С длинными белоснежными волосами, которые треплет соленый ветер…

«Предатель, — снова проникает в мысли. — Ненавижу!»

Чувства как будто мои и в то же время чужие.

Какое-то безумие…

Раздираемая противоречивыми эмоциями, я не сразу поняла, что произошло. Просто мир вдруг резко начал меняться, и вот я уже смотрю на Лафотьера снизу вверх, едва доставая ему до колен.

Еще успела заметить промелькнувшее в его глазах удивление, прежде чем, подстегиваемая неукротимым желанием сбежать, сорвалась с места. Дверь оказалась закрыта, но зачем мне дверь, если есть окно?

Одним прыжком перелетев через подоконник, я уцепилась лапами за ползущий по стене плющ и, немного проехав вниз, спрыгнула на землю. Как и положено всякой уважающей себя кошке, приземлилась на четыре лапы. Замерла на миг, отряхнулась от приставшего к шерсти листка и на всех парах помчалась в сторону города.

До мастерской я добралась без приключений. Скользила, точно тень, петляла неприметными улочками, заставляя встречающихся по пути кучкующихся котов моментально разбегаться в разные стороны, уступая мне дорогу.