– Садись, дорогой, устраивайся поудобнее! Разговор будет долгий, – предупредил Григорьева шеф, указывая рукой на мягкое кресло. – Налей себе коньячку, а мне – минеральной. Сам знаешь – рад бы в рай, да грехи не пускают, – криво усмехаясь, пошутил он над своей немощью.

Иван Кузьмич сел, налил себе рюмку коньяку, шефу – стакан боржоми и приготовился слушать. За прошедшие годы он обзавелся солидным брюшком; двойным подбородком; с лица исчезла маска доброжелательности, оно все чаще принимало холодное выражение собственной значимости.

– Я весь внимание, дорогой Николай Егорович. – И воззрился на шефа преданными глазами.

– Мы с тобой уже много лет трудимся рядом, и мне ни разу не пришлось в тебе усомниться. Поэтому буду с тобой вполне откровенным, – начал Николай Егорович, буравя Григорьева холодными, «рыбьими» глазами, будто читающими тайные мысли.

«Ну да, так ты и выложишь все свои карты, старый пройдоха, – мысленно усмехнулся Иван Кузьмич. – Я-то тебя хорошо знаю – будешь ходить вокруг да около». Но он ошибся: дело неотложное, шеф решил взять быка за рога.

– Вот мы похоронили нашего «финансового бога», лучшего моего друга и соратника. Мир праху его! Жаль, конечно, хорошего и нужного человека, но жизнь идет, и встает проблема, которую нужно срочно решать. – Он помолчал, еще раз испытующе взглянул на Григорьева. – Ты хоть представляешь во всей полноте, что значит заведовать деньгами партии, партийной кассой? Управлять движением огромных сумм в рублях и валюте? Знать тайны всех секретных счетов и, следовательно, самых конфиденциальных операций?

Николай Егорович задохнулся от внутреннего напряжения – слабое его здоровье с ним не справлялось – и, когда отпустило, подошел к главному:

– Я все эти дни плохо спал, мозги набекрень вывихнул, думая: кто сможет заменить моего незабвенного друга? Это же важнейший пост в партии! Огромная власть и сила! Его нельзя отдать кому попало!

Он опять замолчал, чтобы передохнуть, и у Григорьева, давно смекнувшего, что сейчас произойдет, радостно забилось сердце. Но лицо его не выдало, что происходит в душе; скромно потупился, молча слушал.

– Ну, я и подумал о тебе, – уже не скрывая мучительных сомнений, объявил свое решение Николай Егорович. – А почему бы и нет? Ты проявил себя отличным хозяйственником. Ворочал огромными партийными средствами и ничем себя не замарал. Тебе доверяют, тобой довольны. Думаю, твоя кандидатура пройдет.

Снова задохнулся, сделал паузу, приходя в себя. Иван Кузьмич затаил дыхание, понимая – именно сейчас все решится.

– Но вот справишься ли ты? По Сеньке ли шапка? – Он оценивающе, с сомнением смотрел на своего подчиненного. – Я имею в виду не работу – ты человек способный и быстро освоишься. Меня беспокоит другое: выдержишь ли испытание властью, не закружится ли голова? Обычное дело. Не ты первый, не ты последний. Не зазнаешься ли? Не сочтешь себя выше тех, кто тебя сделал тем, что ты есть?

«Вот чего он боится – моей независимости. Опасается, сохранит ли мою верность и поддержку», – догадался Иван Кузьмич и, не колеблясь ни секунды, горячо заверил шефа:

– Ну как ты можешь сомневаться во мне, дорогой Николай Егорович? Неужели я заслужил? Я всем тебе обязан, и твое слово всегда будет для меня законом!

– Ладно, поживем – увидим. Считай это дело решенным, – устало промолвил, тяжело и прерывисто дыша, его старший друг и наставник. – Займусь трудной подготовкой к заседанию бюро. Ты становишься очень важной фигурой. Будут оценивать всесторонне.

Григорьев поднялся, горячо пожал руку Николаю Егоровичу, благодаря за оказанную высокую честь и доверие, и бодрым шагом вышел из кабинета.

В душе его все пело от восторга – открывается невиданная, блестящая перспектива. При всем его самодовольстве и переоценке собственной личности он и представить себе не мог, что поднимется на такую высоту – станет одной из ключевых фигур в партии власти.

– Как же я рада, Варенька, что вы тоже стали москвичами. – Вера Петровна обняла и поцеловала сестру – та зашла ее навестить по дороге с работы.

– Сколько лет я об этом мечтала, сколько раз приставала к Ване, чтоб посодействовал. Но ты ведь его знаешь – «образцовый коммунист». Все боялся изменить так называемым принципам – перестраховщик.

Варя раньше не слышала, чтобы она так осуждала лицемерие мужа.

– Да брось ты расстраиваться, дело прошлое! Теперь мы часто будем видеться. Я ведь тоже по тебе тосковала. Особенно после того, как мы схоронили нашу незабвенную тетю Дусю.

Сестры прошли в гостиную и уютно устроились на диване, взявшись за руки и с любовью глядя друг другу в глаза. Веру Петровну интересовали деревенские дела.

– Расскажи – на кого ты оставила дом, кто будет ухаживать за могилкой? – спросила она с грустью в голосе. – Так жалею, что не настояла похоронить Дусечку здесь, – навещали бы часто.

– Зря ты так говоришь, – не согласилась Варя. – Ей лучше у себя в земле, рядом со своей родней. А за могилой и домом присматривает Дарья Тимофеевна, она мне обещала. Старики Ларионовы в колхозе больше не работают, на участке копошатся. Так что время найдут.

– Ну как твои семейные дела? Что-то выглядишь ты неважно. – Варя обеспокоенно разглядывала сестру.

За минувшие годы Вера Петровна внешне мало изменилась, только немного похудела да под глазами и в уголках губ появились предательские морщинки, выдававшие, что ей уже за сорок. Выглядела она и впрямь нездоровой: румянец исчез, лицо бледное, а в серых глазах по-прежнему светилась печаль.

Варя, наоборот, располнела, от нее так и веяло здоровьем. Мать двух очаровательных малышей, она была полна жизненной энергии.

– Да так, ничего серьезного вроде нет... – замялась Вера Петровна – она не решалась откровенничать с сестрой. – Женские болезни...

– Ну вот, ничего себе! – всплеснула руками Варя. – С чего это они у тебя? Ведь раньше не сетовала.

Вера Петровна помолчала немного, – теперь, после смерти тети Дуси, ей не с кем поделиться сокровенным, кроме младшей сестры.

– Не с чего-то, а Ваниными молитвами – лез ко мне слишком часто, – пожаловалась она с несвойственной ей грубоватостью и раздражением. – Знаешь, наверно, как он силен.

– Так что ж ты скорбишь? Другая бы радовалась, – шутливо заметила Варя, задорно взглянув на сестру. – Столько лет все было ладно, а теперь... чего-то не так?

Не понимала она ни состояния Веры, ни ее уныния – сама счастлива в браке, обожает мужа.

– Раньше и было хорошо, – пояснила старшая сестра, отводя глаза, чувствуя себя неловко. – Ваня-то терпелив был, ласков. А последние годы резким стал, спешит... со мной не считается... Одна боль и неприятности после этого. Вот лечусь. Да что обо мне – вылечусь! – прекратила она неприятный разговор. – Расскажи лучше – как устроились, какие планы?

– Живем на территории клинической больницы. Славе дали служебную квартиру – двухкомнатную, на первом этаже. Он все-таки завотделением. – Варя подняла на сестру сияющие счастьем глаза. – Главное, работой доволен – делает сложные операции. И условия здесь прекрасные. Живем, правда, в тесноте, но не в обиде.