— А в полной ли вы уверенности, что дело обстоит именно так? У меня есть сомнения... Не оказывает ли на вас слишком большое влияние личная приязнь?

Федотов кивнул на стол:

— Я изложу свое мнение на бумаге — как и полагается.

— Пишите!... — поручик подвинул ему лист бумаги и чернильницу с пером.

Доктор молча с угрюмым лицом написал несколько строк и размашисто расписался.

Когда с формальностями было закончено, Карнизов сказал:

— Кроме сопровождения, я пошлю с вами еще одного солдата. Он будет стоять на часах возле больничных покоев...

— Охранять?

— Я не хочу рисковать... Милодора Шмидт представляет слишком большую опасность... И в случае побега я слагаю с себя всякую ответственность...

— О каком побеге можно говорить, если она не сделает самостоятельно и пяти шагов?

— У нее могут быть соумышленники, которые...

— Конечно, конечно, голубчик!... Я не подумал... О чем речь!... — сказал, промакивая у себя на лбу пот, доктор. Карнизов вскочил со стула, будто ужаленный.

— Я вам не голубчик, сударь!... Я вам — офицер!... Извольте соблюдать... — у него налились кровью глаза, задрожали губы и подбородок; брызгала на стол слюна.

— Конечно, конечно, го... Простите старика!... — доктор попятился из номера; вид разъяренного Карнизова был ему неприятен, как, впрочем, и вид Карнизова не разъяренного...

— И чтобы все было как положено!... — орал поручик вслед доктору. — Чтобы ответственность!...

... Носилок в тюрьме равелина не нашлось.

Доктор Федотов и тот молодой солдат из караульных под руки вывели Милодору во дворик. Там ожидал экипаж, обитый железом. Поручик Карнизов прохаживался рядом, заложив руки за спину. Поручик желал убедиться: действительно ли так уж плоха Милодора. Он устремил на нее пристальный взгляд... Да, она была плоха. Она была в таком состоянии, что даже не заметила Карнизова, мимо которого ее провели.

Милодору посадили в экипаж и укрыли каким-то одеялом.

В это время Карнизов позвал:

— Господин Федотов!... Доктор оглянулся.

Поручик с каменным лицом погрозил ему пальцем:

— Головой отвечаете...

Спустя несколько минут экипаж выехал из ворот крепости. Уже всходило солнце. В лучах его розовели воды Невы, а также редкие облака, как бы подсвеченные снизу, и городские крыши. Воздух был по-осеннему прозрачен и свеж.

— Все позади уже. Позади... — сказал Василий Иванович.

Милодора сидела на жесткой скамье тюремного экипажа, прижавшись к доктору Федотову и положив голову ему на плечо. Кашель отступил пока... а может, кризис действительно прошел...

Карета ужасно громыхала железом на булыжной мостовой. Но сквозь этот грохот Милодора слышала слова, сказанные доктором:

— Вы знаете, голубушка, кто нам поможет более всего?..

— Аполлон?

— Нет... Вы, быть может, удивитесь, но поможет нам Миша Холстицкий...

Солдат, обняв ружье, дремал на скамейке напротив...

Уже под вечер следующего дня солдат вернулся в крепость с донесением от лекаря Федотова. В донесении было сказано, что, несмотря на все предпринятые усилия его, Федотова, лично как пользующего врача (применялись весьма энергически антифлогоз — против воспаления, и лактукарий — против кашля, а также другие весьма действенные средства, о коих будет доложено отдельно) и ученого совета, переломить кризис в течении болезни Милодоры Шмидт не удалось, и оная Милодора Шмидт рано утром такого-то числа скончалась в семнадцатом покое Обуховской больницы... Смерть Милодоры Шмидт могут свидетельствовать доктор Федотов, фельдшер Яков Зейбельман, сиделка Антонида Телегина и солдат крепости Андрей Стеклов...

Солдат Андрейша Стеклов положил пакет с донесением на стол перед поручиком.

Карнизов исподлобья взглянул на солдата:

— Умерла?

— Умерла-с... господин поручик...

— Иди пока, — ледяным голосом сказал Карнизов.

Когда солдат вышел, поручик разорвал пакет (хотя всегда вскрывал пакеты аккуратно — срезал ножницами край) и прочитал донесение.

— Вывернулась-таки!... — он нервно скомкал бумагу и бросил под стол. — Вывернулась...

Но уже через минуту поднял донесение, расправил его на колене и положил под стопку других бумаг. Потом достал чистый лист и изложил на нем по пунктам указания Федотову: умершую в больнице Милодору Шмидт вынести из покоя завтра после осмотра чиновным лицом; вынести только после вечерней зари, дабы не было слишком многих свидетелей, и о личности умершей не распространяться; тело поместить в особый покой (а если такового не имеется — будет занят, — в мертвецкую); пригласить священника для отпевания по православному обряду; свезти умершую на кладбище, что на Васильевском острове, погрести скромно; все расходы на похороны принять за счет крепости...

Разумеется, тем чиновным лицом был сам поручик Карнизов...

На следующий день примерно в час по полудни поручик приехал в Обуховскую больницу.

Встречавший его на крыльце фельдшер проводил в «особый покой». Комната на втором этаже больницы, окнами на север, была затемнена. В углу под образами курилась кадильница. Кроме кадильницы и иконы Иверской Божьей Матери, в комнате были только три предмета: стул, невысокий стол и гроб на столе. Гроб был очень красивый и дорогой — не иначе из ливанского кедра (того самого знаменитого кедра, из которого некогда египтяне строили свои корабли, из которого они делали саркофаги), лакированный, с резными краями и четырьмя бронзовыми ручками по краям.

Вслед за Карнизовым в комнату вошел доктор Федотов, которому сообщили о появлении офицера из крепости; от доктора пахло камфарой.

Поручик кивнул ему и сел на стул:

— Почему такой дорогой гроб? Я же велел скромнее... Если каждому умершему арестанту крепость будет покупать такой гроб...

— Это подарок...

— Подарок? — неприятно удивился Карнизов. — Чей?

— Граф Н. вернулся в Питер... И, узнав о кончине госпожи Шмидт, сделал ей последний подарок.

Карнизов изменился в лице, но ничего не сказал; сделал легкое движение пальцем, указывающее открыть фоб.

Фельдшер и солдат тут же сняли красивую резную крышку...

Видно, художник потрудился над лицом умершей: глаза ее не выглядели такими запавшими, какими были в последние дни; на щеки и несколько заострившиеся скулы были слегка наложены румяна, также были подведены губы. Блестел мертвенно-желтоватый лоб — будто вылепленный из воска, — в прядях волос, выбивающихся из-под какого-то чепца, виднелись седые волосы...

Карнизов не замечал прежде у Милодоры седых волос.