Я отвел Кляксу вниз и выпустил во двор. После духоты моей комнаты вечерний воздух казался тепль»! и ароматным, но я закрыл дверь, прошел по коридору и остановился у двери в гостиную. Этот голос... я замер и прислушался. — Понимаю, как вы расстроены, мистер Фармер. На миг мне показалось, что говорит Люциан; я вздрогнул и чуть не бросился к двери. Кровь зашумела в ушах, но тут я понял, что ошибся: мужчина говорил в той же манере, погородскому, но голос у него был низкий, пустой и бескровный. — Хорошо, — сказал отец, — я приведу его. Я попятился, но скрыться не успел; открыв дверь, отец сразу увидел меня и прищурился, но ничего не сказал, лишь пригласил войти.

В кресле, положив ногу на ногу, сидел мужчина, голову он откинул на подголовник, словно присел отдохнуть. Мужчи-

на был уже немолод, в жидких рыжеватых усах блестела седина, а большой рот посередине лица напоминал переспелый фрукт на блюде. Он оглядел меня и расплылся в широкой улыбке, обнажив розовые десны.

Он обо всем знал. Не знаю, как я догадался, но было в его взгляде что-то такое, что я сразу понял: ему все известно. — Эмметт? — спросил он.

— Да, — ответил я. Моя рубашка помялась; от меня разило потом и псиной. — А вы кто такой?

— Меня зовут Эйкр. Я служащий мистера Дарне. Дарнестаршего, — уточнил он, как будто было непонятно, что он имеет в виду не Люциана. — Прошу, сядь.

— Я у себя дома. Захочу — сяду.

— Сядь, Эмметт, — сказал отец. Он стоял близко к лампе, и я заметил, что его лицо вспотело.

Я сел. У меня задрожала нога, и, пытаясь унять дрожь, я вдавил стопу в пол.

— Благодарю вас, мистер Фармер, — промолвил Эйкр. — Прискорбная ситуация, не так ли? Я вам глубоко сочувствую. Люциан умеет вскружить голову, что уж говорить. У нас большой опыт разрешения подобных... ситуаций. Люциан — славный мальчик, но он молод и всегда оставляет после себя череду разрушений, а отдуваться приходится нам. Итак... — Череду разрушений?

— Он причинил огромный вред тебе и твоей сестре. Я вижу, как ты страдаешь. Нет, — он покачал головой, — я не прошу тебя рассказывать мне обо всем. Тебе и так, должно быть, тяжело после того, как с тобой... обошлись. Знай, я очень тебе сочувствую. И пришел предложить выход. В душе моей затеплилась отчаянная надежда.

— Выход?

— Мне очень жаль, Эмметт. То, что случилось между вами, не должно было произойти. Люциан был жесток и беспечен, заставив тебя поверить... — Он откашлялся. — Но я могу сделать так, чтобы ты обо всем забыл. Вернешься к своей прежней жизни, и все будет, как раньше. Ты ведь жил счастливо и ни о чем не тревожился, пока его не встретил, верно?

Я не знал, что ответить.

— Пожалуй, да.

— Вот и отлично. Тогда выслушай мое предложение. Мы возьмем все расходы на себя, оплатим проезд и все прочее, и отвезем тебя к переплетчице. В знак извинения и благожелательности мы также вручим тебе и твоим родным небольшую денежную компенсацию. Подобные происшествия всегда причиняют много горя. Но близким родственникам важно понимать, что даже из таких неприятных инцидентов можно извлечь какую-то выгоду.

— Погодите... — Мысли в голове путались. Эйкр говорил так вкрадчиво и доверительно, будто пел мне на ночь колыбельную. — Вы хотите, чтобы я отправился к переплетчице? И стал книгой? Забыл обо всем, что случилось? — Мне почудилось, будто я слышу далекие звуки музыки, игравшей на ярмарке в День Пробуждения.

— С книгами связано много предрассудков, Эмметт. Но позволь мне тебя успокоить. Переплет — безопасный и безболезненный процесс; в конце ты станешь таким, как прежде. Ты забудешь о Люциане, забудешь 6 разочаровании, что пришлось пережить твоим близким, и сердечная боль уйдет. Ты станешь таким, как был, — он наклонился ко мне

и вытянул пухлую руку ладонью вверх, словно просил милостьшю, — ты исцелишься.

— И вы мне за это заплатите. Но почему?

— Потому что мы несем ответственность за Люциана. Когда он соблазняет молодого, впечатлительного мальчика вроде тебя, мы не можем оставаться в стороне и позволить ему разрушать жизни. Речь не только о твоей жизни, но и о жизни твоих близких.

— Вы сказали... — я сглотнул комок. — Вы сказали «когда он соблазняет». То есть это уже не в первый раз? Эйкр зашевелился в кресле, будто ему вдруг стало тесно. — Знаешь, Эмметт, порой нам кажется, что мы хорошо кого-то знаем, а оказывается, что это не так. Люциан умеет очаровьшать. Полагаю, он внушил тебе, что ты для него единственный на всем белом свете. Вероятно, при этом он даже тебя не обманывал. То есть не совсем.

— Не совсем? Что это значит?

Эйкр говорил извиняющимся тоном, точно ему стыдно было сказать мне правду. Он будто бы извинялся: прости, мне не хватает смелости рассказать тебе обо всем. И я хотел знать.

— Что уж там говорить — наш Люциан влюбчив. Думаешь, ты был у него первым?

Я повернул голову, но все расплывалось перед глазами. — Его отослали из Каслфорда, потому что он связался с... неподходящей персоной. Служанка из буфетной, совсем юная, можешь себе представить? Наверное, поэтому он предпочел тебя, а не твою сестру. Понимаю, что сейчас ты, должно быть, чувствуешь себя глупо, но ты тут ни при чем. Люциан может быть безжалостен; для него это своего рода игра. Охота. — Вы лжете.

— Впрочем, это уже неважно. Теперь-то какая разница? Давай лучше подумаем о будущем, Я могу уже завтра прислать за тобой карету. Мы отвезем тебя к переплетчице на болота. Сделаем все тихо, чтобы никто не узнал. А после я заплачу твоему отцу двадцать гиней золотом или банкнотами, как угодно. Что скажешь на такое предложение?

Сердце мое билось так отчаянно, что кольцо Люциана подпрыгивало на груди.

— Нет, — ответил я.

Он изменился в лице. Последовало долгое молчание. — Ясно, — проговорил он наконец. — Сколько ты хочешь?

— Что?

— Двадцать гиней мало? Назови свою цену. — Дело не в деньгах.

— Дело всегда в деньгах. Какая цена тебя устроит? Тридцать? Пятьдесят?

— Нет. — Я встал. — Вы не понимаете, да? Мне все равно, были ли у Люциана еще любовники. — На последнем слове голос надломился, но мне было все равно. — Я не хочу обо всем забывать. Это все, что у меня осталось. — Нежная память о высокомерном, лживом содомите? Я никогда не слышал последнее слово, но догадался, что оно означает.

— Да.

— Эмметт. — Он отчеканил мое имя строгим, предостерегающим тоном. — Опомнись. Подумай. Пусть будет семьдесят пять гиней. Это очень щедрое предложение. — Я лучше умру.

— Будь осторожен в своих желаниях.

я метнул на него гневный взгляд. Каждьй дюйм его оплывшего скабрезного лица был мне ненавистен. Наконец он пожал плечами и встал.

— Что ж, очень жаль. А ведь мы заботились в первую очередь о тебе. — Он пошарил в карманах своего пальто — просторного, мешковатого и слишком теплого для летнего вечера — и достал небольшой сверток. — Кажется, это твое. Рубашка, которую ты давал ему поносить. Он не хотел, чтобы у тебя был повод увидеться с ним снова.