Здесь необходимо несколько подробнее остановиться на состоянии здоровья командира «Русалки». Капитан 2-го ранга Иениш был очень серьезно болен. Он страдал хроническими сильными головными болями, в такие моменты практически терял контроль над собой, и ни о каком командовании кораблем не могло быть и речи. Секрета из своей болезни командир «Русалки» не делал. О ней знали все, включая флагманского врача отряда Смирнова и командира отряда контр-адмирала Бурачека. Однако никто из них даже не попытался поставить вопрос о непригодности капитана 2-го ранга Иениша к службе на кораблях. Почему так произошло, однозначно сказать сложно. Вполне возможно, что все закрывали глаза на болезнь командира «Русалки» из уважения к его заслугам, кроме того, начальство, вероятно, старалось дать ему возможность выслужить плавательный ценз, крайне необходимый для продвижения по службе. Вполне возможно, что начальство медлило со списанием Иениша еще и потому, что его очень редкое тогда высшее артиллерийское образование, увлеченность практикой и теорией артдела делали его поистине незаменимым специалистом для обучения молодых артиллеристов. Как бы то ни было, но, судя по признанию самого Иениша, командовать кораблем на переходе морем он мог с большим трудом.

После посещения Пушковым Бурачека между командирами «Русалки» и «Тучи» завязалась переписка.

5 сентября 1893 года командир «Русалки» капитан 2-го ранга Иениш написал Лушкову:

«…В настоящее время мое здоровье все еще настолько плохое, что приходится очень заботиться, чтобы сколько-нибудь набраться с силами для перехода на «Русалке» и во всяком случае желательно, чтобы переход этот состоялся как можно кратковременнее. Поэтому, если возможно получить согласие адмирала, я предпочел бы не заходить в Гельсингфорс. Желательно также, по условиям моего слабого еще здоровья, не делать ночной выход в море, а назначить его в 9 часов утра, если не будет неблагоприятной погоды…»

Лушков отвечает полным согласием на все просьбы больного товарища и предлагает выходить в море в ближайший вторник, кроме этого предлагает все же пересечь Финский залив кратчайшим путем и переночевать в Гельсингфорсе, а затем уже идти на восток вдоль финских шхер.

6 сентября капитан 2-го ранга Иениш пересылает с посыльным командиру «Тучи» второе письмо, в котором пишет:

«…Совершенно согласен с Вами выходить во вторник, а если погода не позволит, то в среду. Согласен также рассчитать путь для первой ночевки в Гельсингфорсе, второй в Роченсальм и третьей в Биорке, если это возможно. Чтобы засветло поспеть в Гельсингфорс, думаю сняться в 9.30, а Вам, как имеющему меньший ход, может быть полезно сняться в 9 или 9.15. Во всяком случае, выходить из гавани лучше вперед Вам. В Гельсингфорсе меня смущает только вопрос о представительстве к командиру порта. Делать визит тяжело при моем теперешнем здоровье, а как устроиться, прошу Вас подумать и при случае переговорить с Николаем Николаевичем (Н.Н. Протопопов – старший офицер «Русалки». – В.Ш.), придется ли ему ехать за меня, или поедете только Вы и доложите, что я нездоров. Что касается ответственности по ведению «Русалки», то пока я еще не нахожу необходимым передать ее старшему офицеру, так как мне все равно придется находиться на «Русалке». Не откажите в любезности доложить обо всем этом адмиралу».

После этого капитан 2-го ранга Лушков отправился к контр-адмиралу Бурачеку и изложил ему общее мнение командиров, а также сообщил о крайне болезненном состоянии своего коллеги. Бурачек выслушал Лушкова и переслал больному Иенишу на дом следующее письменное предписание:

«Если погода будет благоприятная, завтра утром, по возможности раньше, совместно с лодкой «Туча» сняться с якоря и идти соединенно шхерами в Биорке, где и ожидать прихода всего отряда. Но если состояние Вашего здоровья Вам не позволит идти завтра, то предлагаю передать это предписание старшему офицеру капитану 2-го ранга Протопопову, которому предписываю вступить на время Вашей болезни в командование броненосцем и идти по назначению».

Вполне возможно, что письмо непосредственного начальника и приказ о назначении его старшим перехода окончательно подтолкнули Иениша к тому, чтобы, несмотря на свое крайне тяжелое состояние, остаться на командирском мостике.

Для понимания такого решения следует знать специфику морской службы на Балтике в то время и ситуацию, сложившуюся на «Русалке». Кораблей в то время в боевом строю было еще относительно немного, а офицеров, наоборот, имелся значительный переизбыток. В связи с этим многие из них служили на более низких должностях, чем были достойны по опыту и выслуге, как, например, старший офицер «Русалки» Протопопов, однокашник Иениша по Морскому корпусу. Возвращение учебно-артиллерийского отряда в Кронштадт было к тому же особо торжественным моментом всей морской кампании. К нему было приковано всеобщее внимание. Пришедшие корабли встречал главный командир Кронштадта, и если бы в этот момент Иениш отсутствовал на командирском мостике, то это могло обернуться почти автоматическим назначением на его место в следующую кампанию хорошо подготовленного старшего офицера. Поэтому командир «Русалки» должен был, несмотря на тяжелую болезнь, оставаться командиром. Тем более что на броненосце имелся вполне квалифицированный врач, да и весь переход должен был занять не более трех суток.

Вечером 6 сентября контр-адмирал Бурачек сигналом с флагманского «Кремля» приказал «Русалке» и «Туче» готовиться к выходу в 7.30 утра. Лейтенанты Стравинский и Ершов, штабс-капитаны Алкимович и Кириллов съехали на берег попрощаться с семьями, которые на следующий день должны были ехать в Петербург поездом. Иениш проводил жену и детей раньше, и к моменту прихода «Русалки» в Кронштадт они должны были быть уже там. Врач Сверчков съехал на берег, чтобы еще раз осмотреть на квартире Иениша.

Утром 7 сентября Бурачек на вельботе подошел к обоим кораблям, чтобы выяснить их готовность к переходу. Старший офицер капитан 2-го ранга Протопопов доложил, что корабль к плаванию готов и он дожидается только прибытия с берега командира. Командир «Тучи» капитан 2-го ранга Лушков доложил, что на канонерской лодке еше не подняты до марки пары. После этого Бурачек отбыл на берег, не дав никаких новых указаний. В самый последний момент врач Сверчков определил сильную простуду у матроса Григоренко, и последний, к его большому неудовольствию, был снят с корабля и отправлен в местный госпиталь. Мог ли этот простуженный матрос тогда подумать, что ангел-хранитель уберег его от смерти? Пройдет всего несколько дней, и это поймет не только он.

Погода к моменту отхода кораблей из Ревеля была следующей: с полуночи 7 сентября барометр колебался, и в 7 часов утра южный ветер был обозначен на кораблях отряда тремя баллами. К 9 часам утра на броненосце «Первенец» сила ветра была уже показана как 3–4 балла, а на «Туче» – как 4 балла. На плавучем Ревельштейнском маяке силу ветра оценивали по иному: в 7 часов – 3 балла, в 8 часов – 6 баллов, в 9 часов – 7 баллов и, наконец, в 10 часов – 9 баллов. Налицо было резкое ухудшение погоды до настоящего шторма. Но на стоявших в гавани «Русалке» и «Туче» не была известна оценка погоды плавучим маяком. Кроме этого, командирами не было учтено, что в Финском заливе перемена погоды, как правило, происходит ближе к полудню, а потому сниматься с якоря лучше всего было с рассветом, чтобы к полудню уже подходить к Гельсингфорсу. Однако ничего подобного сделано не было. Как следует из следственных документов, «Русалка и «Туча» снялись с якоря лишь в 8.30. Драгоценное время было упущено.