IV

Она пошла на чердак, и среди дорожных сумок отыскала для себя маленький чемоданчик, старый, видавший виды. Никто его никогда не хватится. Когда-то он принадлежал отцу Фица, на коже было вытиснено его имя. Лоск давно с него сошел, но при этом он все еще выглядел внушительно. Она унесла его к себе и уложила в него чулки, нижнее белье и несколько кусочков ароматного мыла графины Би.

Лежа ночью в постели, она поняла, что ей не хочется ехать в Лондон. Было страшно встречать все, что предстоит, в одиночку. Ей хотелось остаться с семьей. Ей нужно задать маме столько вопросов о беременности! И когда придет время рожать, лучше быть в знакомой обстановке. Ребенку будут нужны дедушка с бабушкой и дядя Билли.

Рано утром она надела собственную одежду, оставив платье экономки висеть на гвоздике, и выскользнула из дверей Ти-Гуина. Дойдя до конца подъездной аллеи, она оглянулась на дом — на его черные от угольной пыли камни, на длинные ряды окон, в которых отражалось восходящее солнце, и подумала, как много узнала с тех пор, как пришла сюда работать тринадцатилетней девчонкой, сразу после школы. Теперь она знала, как живут аристократы. Они едят еду, которую очень сложно готовить, и выбрасывают больше, чем съедают. У них у всех странная манера говорить с придыханием — словно они задыхаются, ее перенимают даже некоторые иностранцы. Она умела обращаться с бельем богатых женщин — из тонкого хлопка и гладкого шелка, от искусных мастеров, вышитое и отделанное кружевами — его закупали дюжинами и складывали высокими стопками в сундуки и ящики комодов. Она могла посмотреть на журнальный столик и с одного взгляда сказать, в каком веке его сделали. Но главное, что она узнала — подумала она с горечью — это что любви доверять нельзя.

Она сошла по склону холма в Эйбрауэн и пришла на Веллингтон-роу. Дверь родительского дома, как всегда, была не заперта. Она вошла. Гостиная и кухня были меньше, чем в одна только «цветочная» комната в Ти-Гуине, где Этель составляла букеты.

Мама замешивала тесто для хлеба, но увидев ее чемодан, опустила руки и спросила:

— Что случилось?

— Я вернулась домой, — сказала Этель. Она поставила чемодан и села за квадратный кухонный стол. Ей было стыдно рассказывать.

Но мама догадалась.

— Тебя выгнали!

Этель не могла взглянуть на мать.

— Да, мам. Прости меня…

Мама вытерла руки тряпкой.

— Что ты натворила? — гневно спросила она. — Немедленно говори!

Этель вздохнула. Зачем тянуть?

— Я забеременела.

— Не может быть!.. Ах ты дрянь!

Этель с трудом сдержала слезы. Она ждала сочувствия, не осуждения.

— Да, я дрянь, — сказала она. Пытаясь справиться с собой, она сняла шляпку.

— Это все оттого, что ты зазналась: работа в господском доме, приезд короля с королевой… И забыла все, чему тебя учили дома!

— Наверное, ты права.

— Твой отец этого не переживет.

— Ну, не ему же рожать! — горько отозвалась Этель. — Думаю, он переживет.

— Не дерзи мне! Это разобьет ему сердце!

— А где он?

— Пошел на очередное собрание бастующих. Подумать только, при его-то положении в городе: староста общины, представитель профсоюза шахтеров, секретарь Независимой рабочей партии… Как ему смотреть людям в глаза на собраниях, когда каждый будет думать, что его дочь — шлюха?

Не в силах больше сдерживаться, Этель разрыдалась.

— Ах, мама, мне так жаль, что я навлекла на него этот позор! — произнесла она сквозь слезы.

Мамино лицо смягчилось.

— Ну ладно, что уж теперь, — сказала она. — Испокон веков происходит одно и то же… — Она обошла стол, обняла Этель, прижала ее голову к своей груди. — Ну ничего, ничего… — сказала она, совсем как в детстве, когда Этель случалось разбить коленку.

Через некоторое время рыдания Этель стихли.

Мама отпустила ее и сказала:

— Давай-ка лучше чаю попьем.

Она всегда держала на печке горячий чайник. Она бросила чайных листьев в заварочный чайник, налила кипятка и помешала деревянной ложкой.

— Когда должен родиться ребенок?

— В феврале.

— Боже мой! — мама подняла голову и взглянула на Этель. — Надо же, я стану бабушкой!

Обе рассмеялись. Мама поставила на стол чашки и налила чай. Этель сделала пару глотков и почувствовала себя лучше.

— Мам, а у тебя роды были легкие — или с осложнениями? — спросила она.

— Не бывает легких родов, но моя мать сказала, что мне грех жаловаться, я легко отделалась. А вот после рождения Билли стала маяться спиной.

— Кто здесь обо мне говорит? — спросил Билли, спускаясь по лестнице. Он мог спать допоздна, сообразила Этель, ведь идет забастовка. Каждый раз, когда она его видела, ей казалось, что он стал еще выше и шире в плечах. — Привет, Эт! — сказал он и, поцеловав, царапнул колючими усами. — А почему ты с чемоданом?

Он сел, и мама налила ему чай.

— Билли, я сделала глупость, — сказала Этель. — У меня будет ребенок.

Его это так потрясло, что он лишь молча смотрел на нее. Потом покраснел, без сомнения, подумав о том, что предшествовало беременности, и неловко опустил взгляд. Сделал несколько глотков чаю. И наконец спросил:

— А кто отец?

— Ты его не знаешь.

У нее было время подумать и сочинить приемлемую историю.

— Слуга одного человека, приезжавшего в Ти-Гуин. Его забрали в армию.

— Но он к тебе вернется?

— Я даже не знаю, где он.

— Я найду этого мерзавца!

Этель погладила его по руке.

— Не злись, мой хороший. Если мне понадобится твоя помощь, я тебе скажу.

Билли определенно не знал, что сказать. Было очевидно, что угрожать местью не годится, но других слов у него не находилось, и это привело его в замешательство. Ведь ему было всего шестнадцать.

Этель вспомнила, какой он был в младенчестве. Когда он родился, ей было всего пять, но она души в нем не чаяла: он был такой красивый и такой беззащитный. Скоро у нее самой будет очаровательный беспомощный младенец, подумала она — и не знала, радует ее это или пугает.

— Представляю, как рассердится отец, — сказал Билли.

— Именно этого я больше всего боюсь, — сказала Этель. — Если бы можно было сделать хоть что-то, чтобы смягчить его гнев!

В гостиную спустился дед.

— Тебе что, дали расчет? — спросил он, увидев чемодан. — Надерзила кому, а?

— Папа, ты только не ругай ее… — сказала мама. — У нее будет ребенок.