Билли собрался было поставить чемодан, но передумал. На его лице появилось упрямое выражение.

— Я провожу ее на станцию, — повторил он.

— Будешь делать, что тебе сказано! — прикрикнул отец.

Билли все еще выглядел испуганным, но тем не менее он возразил:

— А иначе что, отец? Ты и меня выгонишь из дома?

— Разложу на колене да выпорю, — сказал отец. — Ты еще не настолько вырос.

Билли побледнел, но смотрел отцу прямо в глаза.

— Нет, я вырос, — сказал он. — Я уже взрослый. — Он переложил чемодан в левую руку, а правую сжал в кулак.

Отец шагнул вперед:

— Я тебе покажу, как грозить мне кулаком! Мальчишка!

— Довольно! — взвизгнула мама. Она встала между ними и уперлась руками в грудь отца. — Хватит! Мне тут только вашей драки не хватало! Дэвид Уильямс, убери свои руки! Вспомни, что ты — староста «Вифезды»! Что люди скажут?

Это его остановило. Мама повернулась к Этель.

— Ты лучше иди. Билли тебя проводит. Давайте, быстренько.

Отец уселся за стол.

Этель поцеловала мать.

— Прощай, мама!

— Напиши мне письмо, — попросила та.

— Не смей писать никому в этом доме! — подал голос отец. — Письма полетят в огонь нераспечатанными!

Мама отвернулась и заплакала. Этель вышла, и Билли последовал за ней. По крутым улочкам они спустились в центр города. Этель шла, не поднимая глаз, не желая говорить со встречными и отвечать на вопрос, куда она собралась.

На станции она взяла билет до Пэддингтонского вокзала.

— Да… — сказал Билли, когда они стояли на платформе. — Два таких удара в один день… Сначала ты, потом отец.

— Столько лет он носил это в себе, — сказала Этель. — Неудивительно, что он так строг. Наверное, я когда-нибудь даже смогу простить, что он меня выставил.

— А я — нет, — сказал Билли. — Наша вера учит не носить в себе прошлое и не наказывать ближних, а каяться и прощать.

Пришел поезд из Кардиффа, и Этель увидела, как с него сошел Вальтер фон Ульрих. Он вежливо прикоснулся к шляпе в знак приветствия, что было очень мило с его стороны: обычно джентльмены не приветствуют так слуг. Леди Мод говорила, что рассталась с ним. Наверное, он приехал, чтобы ее вернуть. Этель про себя пожелала ему удачи.

— Купить тебе в поезд газету? — спросил Билли.

— Нет, спасибо, милый, — ответила она. — Вряд ли я смогу сосредоточиться на чтении.

В ожидании поезда она сказала:

— А ты помнишь наш шифр?

В детстве они придумали шифр и оставляли друг другу шифрованные послания, которые родители понять не могли.

Билли сначала посмотрел на нее, не понимая, и вдруг просиял.

— А, помню! — сказал он.

— Я тебе напишу шифрованное письмо, чтобы отец не прочитал.

— Ладно, — сказал он. — И пошли его Томми Гриффитсу.

В облаке пара у платформы остановился поезд Этель. Билли обнял сестру. Она заметила, что он с трудом сдерживает слезы.

— Ну, будь молодцом, — сказала она. — Береги нашу маму.

— Ладно, — сказал он и вытер глаза рукавом. — Да нам-то что. Ты сама там, в Лондоне, будь поосторожнее.

Этель вошла в вагон и села у окна. Через минуту поезд тронулся. И пока он набирал скорость, Этель смотрела, как все меньше становятся зубчатые колеса над шахтой, и думала, увидит ли когда-нибудь Эйбрауэн снова.

V

Мод с графиней Би сидели за поздним завтраком в малом обеденном зале Ти-Гуина. Графиня была в необычайно хорошем расположении духа. Обычно она постоянно жаловалась, в Англии ей очень многое не нравилось, — хотя Мод по собственному детскому опыту жизни в английском посольстве помнила, что Россия куда менее удобна для жизни: холодные дома, неприветливые люди, ненадежные слуги и несостоятельное правительство. Но сегодня Би не жаловалась. Она была счастлива, что смогла наконец забеременеть.

Она даже про Фица говорила только хорошее.

— Ты знаешь, ведь он спас мою семью, — сказала она Мод. — Он выкупил закладные на наше имение. Но до сих пор некому было его наследовать, ведь у моего брата детей нет. Было бы поистине трагедией, если бы земли Андрея и Фица унаследовал какой-нибудь кузен…

Мод в этом трагедии не усматривала. Упомянутый «какой-нибудь кузен» вполне мог оказаться ее сыном. Но она никогда и не надеялась унаследовать состояние и не особенно задумывалась о подобных вещах.

Этим утром Мод было тяжело поддерживать разговор, как она сама заметила про себя, пока пила кофе и пыталась осилить ломтик поджаренного хлеба. Она чувствовала себя несчастной. Сегодня ее угнетали даже покрывающие стены и потолок обои с по-викториански буйной листвой, хотя она смотрела на них всю жизнь.

Она не рассказывала родным о романе с Вальтером, и теперь не могла сказать, что все кончено, а это значило, что некому было ей посочувствовать. Лишь энергичная маленькая экономка Уильямс знала обо всем, но она куда-то пропала.

Мод читала в «Таймс» репортаж о речи, которую произнес накануне вечером на обеде в Мэншен-хаусе[13]Ллойд Джордж. Он смотрел на балканский кризис с оптимизмом и заявил, что возможно мирное урегулирование конфликта. Она надеялась, что он прав. Хоть она и отказалась от Вальтера, но замирала от страха при мысли, что ему придется надеть форму и его могут убить или искалечить на войне.

Она прочла короткую заметку в «Таймс» из Вены, озаглавленную «Сербия в ужасе», и спросила Би, станет ли Россия защищать Сербию от австрийцев.

— Надеюсь, что нет! — воскликнула Би. — Мне совсем не хочется, чтобы мой брат отправился на войну.

Они сидели в малом обеденном зале. Мод вспомнила, как в дни школьных каникул они завтракали здесь с Фицем и Вальтером: ей тогда было двенадцать, им по семнадцать. У мальчишек был зверский аппетит, и каждое утро перед тем как поехать кататься верхом или плавать в озере, они уплетали за обе щеки яичницу с беконом и горы тостов с маслом. Вальтер был совершенно очаровательный молодой человек — красивый, да к тому же иностранец. Он обращался с ней учтиво, словно они ровесники, — что очень льстило двенадцатилетней девочке, и, как она теперь понимала, было скрытой формой заигрывания.

Пока она предавалась воспоминаниям, в зал вошел дворецкий Пил, и его слова, обращенные к Би, потрясли Мод:

— Ваше сиятельство, прибыл господин фон Ульрих.

Вальтер не мог здесь оказаться, в замешательстве подумала Мод. Может быть, Роберт? Но это столь же невероятно.

В следующий миг в зал вошел Вальтер.