Неприятные приключения в Германии заставили Монброна отчасти пересмотреть некоторые привычки – оказавшись в тюрьме Вормса, он в кои-то веки повел себя более чем достойно и чуточку поверил в себя. Той жуткой ночью, на дороге из Страсбурга на Саар, Монброн перепугался насмерть, поняв, что именно сейчас его никто не защит – все в равном положении. И, разумеется, первым схватил пулю. Было очень больно, оценить эти страдания способен только человек, который был ранен из огнестрельного оружия!

Все последующее Робер воспринимал через туман морфия – доктор Шпилер не жалел этого драгоценного снадобья не только из желания облегчить страдания мсье де Монброна, но и пытаясь оградить всех прочих от беспрестанного хныканья самого юного и чувствительного члена шайки невезучих кладоискателей: Робер, с детства отличавшийся большими талантами, был на полтора года младше лорда Вулси и Тимоти (это не помешало ему поступить в колледж наравне со всеми), и сейчас более молодой возраст сказывался. Просыпаясь, наследник банкирского дома осознавал, что находится в железнодорожном вагоне, что болит предплечье и начинается жар, но послушно жевал поданные Тимоти теплые пироги с ветчиной и сыром, запивал пахнувшей апельсином водой из бутылочки и снова проваливался в сон – кошмарный сон, главенствовала в котором морда чудовищного зубастого ящера.

От наркотического морока Робер очнулся дома, в свой постели. Рукой не пошевелить – наложена лангета. Два знакомых голоса – доктор Лаваль и доктор Шпилер, эскулапы, похоже ссорятся:

– Коллега, вы с ума сошли! – сердился мсье Лаваль. – Сколько инъекций вы сделали? Да, я понимаю, обстоятельства, но все-таки…

Курт Шпилер оправдывался, говоря с кошмарным акцентом, присущим только бошам. Итальянцев или уроженцев Российской империи по выговору почти не отличишь, для русских французский язык второй родной – Робер ездил в Санкт-Петербург и мог с чистым сердцем это подтвердить, – но чертовы германцы коверкают благородную речь невозможно…

Окончательное пробуждение состоялось днем 4 апреля, причем назвать его «благополучным» язык не поворачивался. Сиделкой оказалась домоправительница, мадам Борж, в арсенале которой были утоливший жажду теплый глинтвейн, масса пилюль, которые следовало незамедлительно принять, и крепкий бульон с гренками. Голова болела нестерпимо, иногда бросало в пот, здоровая правая рука вздрагивала, под повязкой на левой саднило. Отвратительно!

Пообвыкнувшись и уяснив, что реальный мир никуда не исчез, Робер начал вспоминать, что произошло, и к вечеру достиг больших успехов – этому способствовали обильное питье и, конечно, доставляемые с кухни легкие блюда: у Монброна проснулся невероятный аппетит. Предписания мсье Лаваля тому не препятствовали – если больной хочет есть, значит, он выздоравливает.

Навестила маман – целых два раза. Обнадежила: лорд Вулси и все остальные тоже здесь, тебе прислали букет – Ванесса поставила на столике возле постели корзиночку с голубыми фиалками и Робер сразу понял, что мама обманывает – это ее любимые цветы! После чего устроил маленький скандал, смысл которого сводился к одному: я хочу видеть друзей и немедленно!

Вместо Джералда объявился доктор Лаваль – с обязательной перевязкой, прививками Пастера и (только не это!) очищающей клизмой. Пытки Робер перенес стойко, а затем вновь незаметно уснул, хотя и чувствовал себя неплохо. Проснулся ночью, обнаружил, что дверь спальной заперта, уныло скушал оставленные на столике желе с телячьим мясом, воздушные пшеничные булочки и три миндальных пирожных, запил остывшим зеленым чаем и улегся спать – сон лучший целитель…

Так продолжалось еще четверо суток. Бунт был поднят восьмого апреля вечером, после отъезда милорда и компании – впервые в жизни Робер посмел восстать против решения мадам Жюстин. И, как выяснилось позднее, не проиграл.

* * *

– Я лишу вас наследства! Завещание будет немедленно переписано!

– Плевать!

– Вы… Вы ужасны!

Отлично, мама перешла на «вы». Значит, она раздражена до крайности. Не расплачется, это точно – мадам де Монброн плакать не умеет.

– Я совершеннолетний! – выдал уничтожительный залп Робер.

– Великолепно, зарабатывайте на жизнь самостоятельно, мсье! От меня вы не получите ни су!

– Если это слово банкира, я склонен ему поверить.

Жюстин осеклась. Неужели мальчик начал превращаться в мужчину? Робер никогда так не разговаривал с матерью. И это не истерика, он спокоен и сосредоточен, говорит без надрыва. Мадам, однако, сдаваться не собиралась:

– Вам будет выплачена тысяча франков наличными, стартовый капитал для открытия своего дела. Получите немедленно в отделении банка на первом этаже. Я распоряжусь немедленно.

– Благодарю, мама.

– Теперь я вам не ма…

Жюстин подавилась воздухом на вдохе. И впервые за много лет почувствовала, как на глаза набежали слезы. Робер ошибся.

Так, надо держать себя в руках! Сохранить лицо.

– Робер?

– Что вам угодно, мадам? – нерешительный мямля аккуратно укладывал в чемодан вещи, ловко орудуя одной рукой, левая по-прежнему была на перевязи.

– Робер, чековую книжку ты получишь в нашем отделении в Нью-Йорке. Кредит… Ну допустим, сто тысяч долларов САСШ. Пожалуйста, не трать на излишества.

– Не буду, – огрызнулся Робер.

– Я… я…

– Мама, пожалуйста, не надо.

– Хорошо, – Жюстин справилась с собой. – Ты уверен…

– Да, мама, уверен.

– У тебя нет билета. Тебя не пустят на корабль.

– Джерри обязательно что-нибудь придумает.

– Может быть, вам потребуется большая сумма наличными?

– Мама, пожалуйста, не беспокойся. Все продумано.

Ничего не было продумано. Ничего. По крайней мере, со стороны Робера де Монброна. Ничего, кроме синего паспорта Французской республики – и тот восстановила мадам Жюстин, пользуясь связями в мэрии Парижа.

– Теперь я могу отправиться на вокзал? – Робер настороженно посмотрел на мать, ожидая обязательной атаки и готовый сопротивляться.

– Конечно. Тебе придется взять извозчика, я не приказывала заложить наш экипаж…

– Я пришлю телеграмму из Нью-Йорка.

– Я буду ждать.

Дверь закрылась. Мадам де Монброн еще минуту посидела в кресле, затем встала, прошла в свой кабинет и заставила себя взяться за бумаги. «Досточтимый Мсье, апреля четырнадцатого сего…»

Робер спустился по лестнице в помещение банка, взял в окошечке «для особых клиентов» пачку ассигнаций по десять франков, одну разменял на мелочь, потом вышел на улицу Тампль, и неожиданно для самого себя довольно умело свистнул в два пальца, как показывал Тимоти. Подъехал экипаж.

– Куда вам, сударь?