добываться вперед, долю, не обеспечивающую нисколько от заблуждений, тогда как уважающий свое значение человек требует для себя уверенности относительно важнейших вопросов жизни, важнейших отношений своих. Человек хочет знать, откуда он пришел и куда идет: наука не дает ему на это ответа, другие религии не удовлетворяют его; одна Библия может рассеять мрак, царствующий относительно этих вопросов, объясняя величие и ничтожество человека, сотворенного совершенным, падшего и могущего восстановиться только искуплением сверхъестественным.

Чтоб понять впечатление, производимое талантом Паскаля, приведем несколько строк из его описания состояния человека вне христианской религии. «Внутренняя борьба разума со страстями произвела то, что желающие мира разделились на две секты: одни захотели отказаться от страстей и сделаться богами; другие захотели отказаться от разума и сделаться животными. Но ни те, ни другие не могли достигнуть своей цели: нельзя отделаться от разума, который всегда тут с своим суждением низости и неправды страстей, всегда нарушает спокойствие тех, которые им предаются; и страсти всегда живут в тех, которые хотят от них отказаться. Вот чего может достигнуть человек собственными средствами относительно истины и блага. В нас неистребима идея истины, и в то же время непобедимо наше бессилие. Мы желаем истины и находим в себе только сомнение. Мы ищем счастия и находим бедствия. Мы неспособны не желать истины и счастия, и мы неспособны добыть что-нибудь верное и добыть счастие. Человек сознает свое несчастие; он несчастен, потому что это он знает, но в то же время он велик, потому что сознает свое несчастие. Что же это за химера — человек? Что за хаос, что за противоречие? Судия всех вещей, ничтожный земляной червь, хранилище истины, вместилище сомнений, слава и поношение вселенной; станет он хвалиться, я его унижаю; станет он унижаться, я его превозношу и противоречу ему постоянно, до тех пор, пока он поймет, что он чудовище непонятное».

Между тем римский двор и французское правительство считали необходимым употребить строгие меры против янсенизма. Пор-рояльские отшельники были разогнаны, монахи подверглись притеснениям. Паскаль приближался к могиле. Перед смертию его мучило одно, что он окружен удобствами, которых многие умирающие бедняки не имеют, и он уступил свой дом бедному больному, а себя велел перенести к сестре. В августе 1662 года умер один из самых сильных борцов за христианство на Западе, умер в борьбе с западным христианством, прозревая лучшие церковные отношения, которые разделенный Запад мог найти только на Востоке. «Церковь, — говорил Паскаль, — есть единство и множество (народ): паписты исключают множество, протестанты — единство; непогрешимость не в одном, не во множестве».

Эта борьба христианских мыслителей с антихристианскими и антирелигиозными стремлениями изобличает сильное умственное движение во Франции, движение, важное для нас потому, что здесь подготовились то содержание и те формы, благодаря которым французская литература будет иметь такое сильное влияние на умственную жизнь целой Европы. Эпоха Возрождения и религиозные войны сообщили сильное движение умственной жизни во Франции постановкою стольких новых и важных вопросов, и следствием этого было литературное развитие, знаменующее XVII век во Франции. В прежнее время писатели незнатного происхождения находились при королях и знати в качестве домашних служителей; в описываемое время их положение изменяется: даровитый писатель получает самостоятельное значение, его начинают допускать в общество на равной ноге с знатью. Этим писатели особенно были обязаны кардиналу Ришелье и мадам Рамбулье, которая в своей гостиной соединяла отборное общество Парижа. Писатели и писательницы гостиной Рамбулье хлопотали об очищении французского языка от слов и выражений грубых, но не могли удержаться от крайности: не только вместе с словами грубыми изгнали и слова сильные, выразительные, но и впали в изысканность, натянутость и вычурность. В тридцатых годах века начал свое поприще знаменитый Корнель; в шестидесятых годах стали слышны другие знаменитые имена — Боссюэта, Мольера и Расина.

Часть вторая

Время Людовика XIV

на Западе,

время Петра Великого

на Востоке Европы

I. ВНУТРЕННЯЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЛЮДОВИКА XIV В НАЧАЛЕ ЕГО САМОСТОЯТЕЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ

При имени Людовика XIV мы представляем себе государя, который перешел границу, отделяющую европейского самодержца от азиатского деспота, который, согласно учению Гоббеса, хотел быть не главою государства, а душою его, пред которым, следовательно, подданные являлись существами безличными, бездушными, а государство, животворимое государем, проникнутое им, как тело духом, разумеется, составляло с ним одно существо. «Государство — это я!» — говорил Людовик XIV. Каким же образом один из королей французских мог достигнуть такого представления о своем значении и, главное, не ограничился одним представлением, но прилагал мысль к делу, и прилагал беспрепятственно?

Всегда какое-нибудь народное движение, потрясение, переворот, истомляя государственный организм, потрачивая много народных сил, заставляют общество требовать успокоения, требовать сильной власти, которая бы избавила от смуты и дала отдохнуть, собраться с силами, материальными и нравственными. Во время малолетства Людовика XIV мы видим во Франции сильную и продолжительную смуту, которая истомила общество и заставила его желать крепкого правительства. Это требование было тем сильнее, чем бесплоднее оказалось движение, направленное против власти; люди, хотевшие ограничить королевскую власть для того, чтобы, по их словам, вывести народ из невыносимо тяжкого положения, — эти люди, поволновавшись, покричавши и подравшись, не сумели сделать ничего для облегчения народа. Движение, принимавшее было сначала очень серьезный характер, кончилось комически. Такой исход движения, такое разочарование относительно попыток к новому, к переменам надолго отбивали охоту к ним и тем более поднимали значение старого порядка, к которому обращались теперь как к единственному средству спасения. Таким образом двадцатидвухлетний король принимал власть из охладевших рук Мазарини при самых благоприятных обстоятельствах для власти и по характеру своему был вполне способен воспользоваться этими обстоятельствами.

Людовик XIV вовсе не принадлежал к тем гениальным историческим деятелям, которые творят для своего народа новые средства исторической жизни, которые оставляют потомству богатое наследство в идеях, людях и силах материальных, — наследство, которым народ живет века после них. Напротив, Людовик получил богатейшее наследство; оно состояло в стране, благословенной природою, в энергическом, сильном духовными средствами народе, в чрезвычайно удобно расположенной и округленной государственной области, окруженной слабыми соседями: полумертвою Испанией, раздробленными и потому бессильными Италией и Германией, ничтожною по своим военным средствам Голландией; Англия была занята тяжелою выработкою своих правительственных форм и не могла оказывать влияния на континент; наоборот, король ее