— Но я прошу повелителя правоверных обещать мне безопасность — аман, и дать платок пощады, чтобы я не боялся последствий его гнева!

— Так ты хочешь сказать что-нибудь непристойное? — с улыбкой осведомился Харун.

— Все, сказанное в этом высоком присутствии, теряет свою непристойность, становясь пристойным в силу своей непристойности, — поклонившись, ответил Хасан.

— Мы не поняли твоих слов, Абу Али, но даем тебе платок пощады, однако, не переступай границ!

Бросив на колени Хасану свой шелковый платок, Харун выпрямился с выжидательным видом, а Хасан торжественно произнес:

— Десница повелителя обладает великой силой и не коротка,

Она достанет врага, где бы он ни укрылся.

И нога повелителя правоверных не короче,

Она наступила врагам на горло в самой дальней стороне.

О Боже, как сильны и длинны его прочие члены,

Они проникнут на дно морское и взлетят на небо!

Харун недоуменно посмотрел на Хасана, потом расхохотался. Присутствовавшие, со страхом поглядывавшие на поэта, тоже облегченно захихикали, а он сидел будто не понимая причину всеобщего веселья. Неожиданно оборвав смех, Харун нахмурился, а Хасан сразу поднял платок халифа над головой.

— Клянусь Аллахом, если бы я не наказал себя сам, обещав тебе пощаду, твоя голова уже рассталась бы с телом, и я напоил бы землю твоей кровью! — проворчал повелитель правоверных.

— Поистине, нет печальнее расставания, чем разлука головы с телом, — вздохнул Хасан. — «О, как печальна разлука», как сказал Аша. Но ведь повелитель правоверных дал мне платок пощады, и, кроме того, я восхвалил его так, как не восхваляли еще ни одного халифа.

— Довольно, довольно, ты дерзок сегодня, — перебил его Харун. — А сейчас кто-нибудь из вас пусть скажет стихи, высмеивая этого дерзкого поэта.

Вскочил Аббан аль-Лакики, секретарь Фадла аль-Бармаки. Либо по воле своего господина, либо по собственной прихоти он постоянно старался задеть Хасана. Может быть, он узнал, как пренебрежительно отзывался тот о его стихах.

— Повелитель правоверных, разреши мне!

Аббан вспотел, его лицо лоснилось, и пахло от него не то бараньим салом, не то прокисшим тестом. Хасан вспомнил, что его соперник известен своей скупостью: рассказывали, что он дважды перелицовывает свою одежду и два раза варит похлебку из одной кости.

Прервав Аббана, Хасан крикнул:

— Где собрались благородные арабы, там молчат скупцы. Эй, Аббан, послушай сначала, что скажу о тебе я:

Ты не покоишь гостей, защищая их от голода,

Нет, ты защищаешь пищу от гостей, так что они боятся иссохнуть от голода и жажды.

Питье, что ты подаешь, когда мы захотим пить, в облаках,

А хлеб твой в недрах земли.

Как же ты хочешь заслужить почет и славу,

Коль твой хлеб появляется, лишь когда мы уходим?

А подмышки твои — злой убийца, выпускающий

Стрелы смертельной вони под одеждой.

— Аббан, он убил тебя, — захлебнулся смехом Харун. — Клянусь Аллахом, это лучшая сатира со времени Хутеййи. Мы простили тебя, Абу Али, за твое красноречие. Эй, гулям, подай Абу Али вина и напои его дважды, он заслужил это!

Хасан плохо помнит, что было потом. Его заставляли говорить стихи о вине, потом Ибн Абу Марьям плясал, накинув на голову женское покрывало. Невольницы пели и танцевали в прозрачной одежде, Аббан что-то говорил ему — не то просил, не то угрожал. Он помнит только, как чьи-то сильные руки подняли его в носилки, потом отнесли в дом и положили на постель.

Морщась, Хасан с трудом раскрыл глаза. Голова была тяжелой, будто налитой свинцом. У постели сидела смуглая большеглазая девочка.

— Кто ты? — удивленно спросил он.

Девочка вскочила и поклонилась.

— Меня прислал тебе в подарок повелитель правоверных, а еще он прислал Лулу.

— Кто такой Лулу? — проворчал Хасан. У него болела голова, и не хотелось никого видеть, а тоненький голосок девочки раздражал. К тому же она, кажется, боялась: ее длинные худенькие пальцы дрожали, в глазах набухли слезы.

— Лулу — твой невольник, его подарил тебе повелитель правоверных.

— Мне не хватает только невольников, — хмыкнул Хасан. Ему стало смешно. Сев на постели, он спросил девочку:

— А как зовут тебя?

— Меня зовут Нарджис, — заторопилась она.

— Сколько тебе лет?

— Мне тринадцать лет, а Лулу уже исполнилось пятнадцать.

Красивые имена дают невольникам халифа — Нарджис-нарцисс и Лулу-жемчуг!

— Ну, зови сюда эту жемчужину! — сказал Хасан.

Девочка вскочила и выбежала за дверь. Она вернулась, ведя за руку высокого юношу, затянутого в узкий кафтан. Он казался старше своих лет, но когда Нарджис поставила его перед хозяином и юноша поднял глаза, Хасан увидел совсем еще детское лицо с испуганными круглыми глазами. Он вздохнул:

— Что же мне делать с вами, Нарджис и Лулу?

— Не знаю, господин, — прошептала Нарджис. — Только не отсылай нас, не то скажут, что мы не угодили тебе и накажут.

— Может, взять тебя в наложницы и жениться на тебе? Но ведь ты изменишь мне с Лулу — он моложе и красивее меня, и я тогда стану рогачом.

— Побойся Бога, господин, почему ты думаешь обо мне дурно? — обиженно сказала Нарджис.

Хасан продолжал:

— Нет, лучше сделаем так: я поженю тебя и Лулу, и ты будешь изменять ему со мной. Эй, Лулу, хочешь взять ее в жены?

Лулу недоверчиво посмотрел на нового хозяина, покраснел и кивнул.

— Ну, вот, теперь наконец я знаю, что делать с вами, только пока я еще не решил, чем буду кормить вас. Ну-ка, подай мне этот кошелек.

Нарджис подала ему шелковый мешочек. Жемчуга было много, хватит на несколько месяцев, а там Харун заплатит ему жалованье.

Хасан высыпал на ладонь несколько зерен, и они засияли мягким светом. Невольники почтительно стояли перед ним, ожидая приказаний.

— Ну-ка, Лулу, — сказал Хасан. — Сейчас ты пойдешь на рынок ювелиров и приведешь мне оценщика. Скажи, что его требует поэт повелителя правоверных. А ты, Нарджис, отправляйся вниз и скажи хозяину, чтобы он приготовил нам чего-нибудь побольше и повкуснее и не забыл вина. И передай ему от меня в счет платы.

Хасан выбрал три довольно крупные жемчужины правильной круглой формы. Когда невольники вышли, он крикнул вслед:

— И не возвращайтесь раньше полудня — я хочу спать.

Вечером, когда Хасан после обильного угощения, поданного хозяином, необычайно угодливым на этот раз, сидел со своими учениками и друзьями, Хали и Ракккаши, вошел Лулу. Поняв, что его не отправят назад, он больше не смотрел на Хасана со страхом, стал даже покрикивать на владельца дома, приказывать, что и как подать. Сейчас вид у него был важный и торжественный. Низко поклонившись, он сказал Хасану: