Сами по себе разбойничьи выходки не представляли серьезной опасности для государства. Но в Москву приехал посол Джелял-ад-Дина – хан извещал, что нижегородские княжата находятся под его покровительством, грозно требовал вернуть им Суздальско-Нижегородский удел. А Витовт не оставлял интриг в Новгороде. «Золотые пояса» тоже учитывали, что в Орде теперь «литовский» хан. Неужели совместными силами не окоротят великого князя? Литовский государь заварил кашу и с Иваном Тверским. Внушал: Москва слишком усилилась, как бы не подмяла его княжество.

Иван и сам этого боялся. Пока Литва наступала, держался заодно с Василием. А сейчас метнулся на противоположную сторону, отправил сына на переговоры с Витовтом и заключил с ним союз. Условились, чтобы тверской князь поехал к хану. С Джелял-ад-Дином литовцы согласовали, пускай поддержит, выдаст Ивану ярлык не только на Тверь, а на великое княжение Владимирское. Что из этого получилось бы? Ясно, что стать государем всея Руси у Ивана не было шансов. Зато между ним и Василием Дмитриевичем вбивался сучковатый и занозистый клин, вырисовывалась довольно масштабная смута: тверичи, нижегородцы, новгородцы, подключатся ордынцы, а Витовт с удовольствием половит рыбку во взбаламученной воде.

Но Василий I и его бояре показали, что ничуть не уступают литовцам в политических играх. Все, что творилось в Вильно, Сарае, Твери, отслеживали в Москве. А меры противодействия предприняли вполне адекватные. Ведь и великий князь держал у себя сыновей Тохтамыша. Одному из них, Керим-берды, помогли собрать несколько тысяч татар, отсыпали серебра и золота. В 1412 г. он нагрянул в Сарай, побил ханское окружение, а Джелял-ад-Дина собственноручно застрелил из лука.

Ну а Василий Дмитриевич разыграл любопытнейшее представление. К Едигею никогда не ездил, последующих ханов и подавно игнорировал, а к собственному ставленнику вдруг поехал на поклон. Керим-берды не знал как благодарить его. Не великий князь, а хан обхаживал дорогого гостя. Но русский государь добросовестно исполнил формальности, даже изъявил готовность платить дань! Конечно, не стародавнюю, и даже не такую, как платил Дмитрий Донской Мамаю. Размер дани определил сам Василий, чисто символический. Керим-берды с радостью выдал любые ярлыки, какие у него попросили.

Необычный ход великого князя оказался мудрым. Самостийники сразу прикусили языки. Нижегородские эмигранты перепугались, как бы их не выдали. Напроказивший Данила Борисович скрылся в ордынских улусах, его родственники повинились перед Василием и попросились на службу. А наметившийся конфликт с Иваном Тверским разрешился полюбовно. Государь сам взялся ходатайствовать за него перед ханом, Керим-берды выписал Ивану ярлыки на Тверь и на удел брата, Кашин. Сосед убедился – ему вовсе не желают зла. Раскаялся, да и страшно стало: подскажут из Москвы, и хан передумает. Пришел к выводу: все-таки лучше дружить…

Витовт был не в восторге от того, что его так лихо обставили. Но признавать поражение не спешил. Благо, в запасе имелось еще несколько сыновей Тохтамыша. Выбрал самого послушного, Бетсабулу. Короновал его прямо в Вильно, собственными руками возложил на него ханскую шапку, после чего запустил в Орду. Но Витовт перестарался. Такая коронация означала, что новый царь признает себя вассалом Литвы. Татары об этом прослышали и повиноваться Бетсабуле не пожелали. Керим-берды разбил его, пленил и велел обезглавить. Что ж, тогда Витовт извлек следующего, Джаббара-берды. Ему коронаций в Литве не устраивали, он выглядел независимым, и дела сложились более удачно. Подкупил на деньги Витовта нескольких мурз, переманил часть воинов, одолел и отправил на тот свет Керима-берды. Василий Дмитриевич к этому хану, разумеется, не поехал, дань высылать перестал.

Но и Джаббару-берды было не до Руси. Власти в Сарае менялись чересчур часто, и татары стали вспоминать старика Едигея. Задним числом он казался лучшим правителем, при нем Орда была прочной, громила и литовцев, и русских. К изгнаннику стекалось все больше воинов… Отряды Едигея взяли под контроль степи Причерноморья и Крыма. Сюда же, в генуэзские города, снова переселились купцы и ростовщики из опасного Сарая. Но повторить опыт Мамая и возродить его былую державу старому эмиру не удалось. Сил у него набралось гораздо меньше. Для формирования войска требовались деньги, а с ними было совсем худо. За былые заслуги и за обещания торгаши раскошеливаться не желали. Деньги надо было заработать.

В 1416 г. Едигей нагрянул на Литву. Его конница опустошила Киев и все Правобережье Днепра. Заработали и впрямь хорошо: вывезли массу добычи, рынки Азова и Кафы переполнились пленниками и пленницами. Но успех дорого обошелся Едигею. Витовт напустил на него Джаббара-берды. Эмир осознал, что сделал глупость. Попытался наладить отношения с литовским государем, отправил ему цветистое и трогательное послание: «В трудах и подвигах честолюбия застигла нас унылая старость… но земля впитала кровь, бранные слова развеял ветер, пламя войны очистило сердца от злобы, вода угасила пламя…» Предлагал «посвятить остаток жизни миру». Витовт согласился, но только на словах. Ему требовалась союзная Орда, а не союзный соперник хана. Мирить своего ставленника и эмира литовец не стал, в сражении Едигей нашел свой конец.

Однако и Витовт ничегошеньки на этот раз не выиграл. Череда переворотов порушила остатки татарской державы. Ханами объявляли себя все кому не лень. Появились «цари» Бурак, Кудайдат, Кебек, Улу-Мухаммед. Они уже не придерживались никакой политики, кочевали с толпами сброда, схлестывались друг с другом, без разбора нападали на русские и литовские города. Чтобы защитить свои земли от этих наскоков, Витовт счел за лучшее договариваться с… Василием Дмитриевичем. Это было разумно. Литовские и московские воеводы совместными усилиями поколотили и отогнали от границ Бурака, Кудайдата. Трофеи честно поделили, даже двух пленных жен Кудайдата отвезли в разные стороны, одну в Литву, вторую в Москву.

Впрочем, это не означало, что Витовт коренным образом переосмыслил отношения с зятем. Он был циничным прагматиком. Где-то оказывалось полезнее дружить, где-то нет. Надежду оттянуть под себя Новгород он так и не оставил. В городе мутили воду его сторонники. А обстановка в здешних краях оставалась напряженной. Война Ливонского ордена с Псковом, спровоцированная Витовтом, так и не прекращалась. Отряды крестоносцев наведывались на русскую территорию, им отвечали, высылали ополченцев разорять латышские и эстонские села. Псковичи сделали попытку завязать переговоры, отправили в Прибалтику посла.

Но рыцари вошли во вкус вылазок, это было куда интереснее охоты или турниров. Чувствовать себя героями, скакать во всеоружии, снести головы попавшимся еретикам. Да и угнанный скот, пленные не были лишними в хозяйстве. А рейдов псковичей крестоносцы не боялись, их-то самих было сложно достать в каменных замках. Переговорам даже не дали начаться. Псковский посол доехал до Нейгаузена, а там его схватили и изрубили на куски. Известия об этом злодеянии возмутили Псков. На свое несчастье, в город прибыл немецкий посланник от дерптского епископа, разъяренная толпа набросилась на него и прикончила. Ясное дело, подобный обмен дипломатическими любезностями примирению никак не способствовал.

Новгородские «золотые пояса» по-прежнему не помогали Пскову. Мало того, исподтишка стали нацеливать своих ушкуйников грабить псковские владения. Вечевики быстро нарушили договоры и с московским государем. Призвали к себе княжить брата Ягайлы, Лугвения Ольгердовича. Хотя он-то был совсем не похож на прежних гостей из Литвы, он все время был заодно с королем и поляками. Приехал, разнюхал обстановку, перемолвился с симпатизирующими боярами, а потом Ягайло с Витовтом устроили грандиозный фарс. Оба обратились к Новгороду, как к независимому государству. Обвинили республику как раз в том, что она не воевала с крестоносцами – значит, показала себя врагом Польши и Литвы. Обвинили и в том, что русские называют латинян «погаными». Лугвения отозвали на родину и объявили Новгороду войну.