Даже для спила сучков и ошкуривания бревен придумал машинку, которую называл парикмахером.

— И откуда в этом огрызке столько хитрости берется? Ведь в грамоте — ни в зуб ногой, а в технике — лучше инженера соображает, — говорили Гусеву старики.

Федька сам провел в Усолье из поселка свет. И первым включил его, согрев малой толикой серую жизнь ссыльных.

Его ругал Волков за самовольство и грабеж госресурсов энергии, грозился посадить его за это, но Федька в ответ завопил так, что Михаил Иванович, забыв зачем приехал, срочно убрался в поселок. А вдогонку ему неслась такая брань, что заткнутые уши председателя поссовета горели флажками. Он не рад был тому, что задел Горбатого. И Федька показал Волкову, на что он способен. Горбатый отвел душу.

В другой раз, полазав по помойкам Октябрьского, привез в Усолье кучу железок и, сгрузив их в своем сарае, долго с ними ковырялся. А вскоре принес на пилораму первую бензопилу. Ею все Усолье пользовалось. Дрова пилили, да и на строительстве домов она стала незаменимой помощницей. Федька вскоре собрал еще одну пилу. Но не отдал в общее пользование. У себя дома оставил.

Мечталось Горбатому еще с детства стать шофером, чтоб самому водить грузовик. Но неграмотного, его и слушать не стали. Собрать же машину самому было не под силу. Да и деталей не имелось. А мечта, несмотря на возраст, жила в мужике, не давала покоя ни днем, ни ночью.

Федька теперь мог часами сидеть молча рядом с мужиками. Что-то обдумывать. Его не трогали. Знали, опасно. Крику не оберешься. К тому ж, мысль, задумку новую, спугнуть не хотели. А Горбатый и впрямь, через несколько дней собрал приемник. И теперь ходил гордо подняв голову.

Варвара работала, как и все бабы. Ничем не выделялась. Делала то, что делали все. Никаким делом не пренебрегала, не увиливала, не отказывалась.

Здесь в Усолье, когда уже был пристроен трехстенок, Варька, вроде ровнее стала. Уже не ревела по ночам, зажав рот подушкой. Свыклась.

Когда же в сарае корова появилась, баба и вовсе ожила. И хотя смеяться еще не стала, меньше хмурилась, реже сетовала на судьбу.

У Варьки с детства не было подруг. На них у нее всегда времени не хватало. В Усолье и тем более не до того. Каждая минута на счету. Без дела не сидела никогда. На что Федька мужик и тот не выдерживал иногда:

— Будет тебе колготиться! Угомонись. Снуешь, как муха на глазах. Присядь. Переведи дух. Себя хоть побереги…

Варвара отмахивалась. Некогда сидеть. С пятерыми детьми об отдыхе не вспомнишь.

Вставала Варька в пять утра. Сразу шла к корове. Потом печку топила. Готовила завтрак. Кормила детей и мужа, шла на работу. Ложилась спать почти в полночь.

Федька, здесь в Усолье, даже жалеть Варьку стал. Ни сна ни отдыха не видит баба. Одно лишь — работа, заботы, и все без конца, и все до упаду. А где она — радость? Где счастье человеческое? Может его и вовсе не бывает у людей? Или придумка бездельников? Ну где я эту радость видел в жизни? Да никогда! У Варьки на такие мысли времени не было.

Не стал Федька драться, колотить ее и детей, бросил пить, друзьями не обзавелся. Не из дома, в дом тащит. Всякую копейку бережет. Разве это не просвет, разве не радость? — светлела лицом баба.

— Не шарамыга, не кобель, на других, на одиночек, не оглядывается, семью смотрит, заботится, чего еще нужно? — мирила себя баба с мужем, зная, что у других в семьях куда как хуже складывается.

Росли понемногу дети у Горбатых. Четыре сына. И старшая дочка Настенька — вылитая мать. Варька в нее, как в зеркало своего детства смотрела. Девчонке двенадцать лет. А уже за все берется, всему на ходу учится.

Варвару заменять в доме стала. Полы помоет. Стирку сделает. В избе, в сарае приберет, корову почистит. Во дворе подметет. Мальчишек Закормит, отмоет. У нее уже и на кухне свой порядок заведен. Ни одной грязной тарелки не увидишь. Все помыто, все сверкает. Все на своих местах стоит. Вязать научилась быстрее любой старухи. Девчонку эту все Усолье любило. В каждом доме ей были рады. Со стариками, или с детьми, всегда общий язык найдет. Никому не нагрубит, никого не обидит.

Мальчишки, правда, хоть и послушные, но любили шалить. Им бы все в прятки играть. Но… Вон уже старший, Ванек, всего десять лет исполнилось, а уже отцу помогает на пилораме. Как мужик. А младшие — тоже не остались без дела. То на море за крабами, да мидиями, то за ягодой в лес. Плывун в дом тащут. На зиму запасаются. Знают цену теплу. Его тут не купишь, самому себя обеспечить надо. Вдосталь…

На отца не надеются, не ждут. Сами, как муравьи. В мешках и охапками. Целыми днями, как заведенные.

А тут еще вздумал Федор ракушечником крышу покрыть. Мальчишки и вовсе с ног сбились. От моря к дому не тропинку — дорогу протоптали. Не только дом — сарай ракушечником покрыли, чтоб ни одна капля дождя не промочила корову.

Мальчишки все лето бегали босиком. Берегли обувь. Знали: каждая копейка в доме должна отдачу приносить. Так мать учит. И отец ее за это хвалит.

Федька теперь уже не ругал жену за замки на кладовке. Устал. Выбился из сил. Потом стерпелся понемногу, привык. И сам удивлялся, поругивался, если Варвара забывала запереть что-то на замок.

— Сколько раз говорить тебе, подальше положишь, поближе возьмешь. Ан, когда взаперти лежит, расходуется бережнее. Не махом. С оглядкой, — учил жену, присвоив ее заведенный порядок на свой счет.

Варвара не возражала. И хотя Усолье — не село на материке, где родня мужа совала свой нос в каждый угол, тут к ним никто не приходил, не лез в кладовку, в шкафы и погреб, но заведенный однажды порядок не должен был нарушаться никем и никогда.

Федька гордился, что его жена не в пример другим, не просит нарядов, не требует сладостей, ни с кем не сплетничает и не ходит по соседям.

Тихо, спокойно жила семья, довольствуясь тем малым, что могло им дать Усолье. Лишь иногда Федька пугался, что вырастут дети, обзаведутся семьями, отделятся. И совсем не о чем станет говорить им с Варварой.

— Как же жить тогда, в старости? Ведь душевного, теплого разговора за всю жизнь меж нами не было. Не получалось. То ли тепла этого внутрях у нас нет, то ли нет слов о том потолковать? — задумывался иногда мужик.

Варвара замечала эти грустинки в глазах мужа. Но всегда считала, что тоскует он по деревне и родственникам, от которых, если б не ссылка — в жизни бы не отлепился. И пил бы теперь. И дрался. Да Бог вступился. Отрубил от родной стороны.

Потеряв село и родню, Федька стал относиться к жене лучше. Хотя в жизни он считался лишь с самим собой и воспринимал полезное для себя.

Жена и дети… Они в жизни необходимы всякому мужику. И все ж основное — мужик в доме, хозяин…

Но вечерами, особо, когда дети засыпали, Федька вздрагивал:

— Неужель вот так нелепо пройдет в Усолье вся его жизнь? За что такое наказанье? Ведь здесь, кроме работы, ничего не увидишь. Заболей иль сдохни, никто навестить не придет. Никто не пожалеет, не оплачет. Схоронят. И на следующий день забудут, что жил средь ссыльных такой человек — Федор Горбатый… Родная жена, и та, наверное, слезинки не потеряет. Обрадуется, что избавилась. Да и дети… Всякую трепку припомнят. Не простят, не забудут.