После этого никаких историй уже не было. Хенри держался от него подальше, униженный и перепуганный событиями того дня, и когда бы Морис к нему ни подходил, он разворачивался и сбегал прочь. Лишь когда однажды вечером Морис постучался к нему домой и потребовал, чтобы его выслушали, мальчик его впустил.

– Я больше не хочу, – сказал Хенри, не в силах смотреть ему в глаза.

– Но у меня рассказ еще не закончен, – пожаловался Морис.

– Какой еще рассказ?

– Ну, просто… пойдем наверх. К тебе в комнату. Можешь делать со мной все, что захочешь. Только расскажи мне еще про Белфаст. Что ты там видел, что ты там слышал, что ты…

Но Хенри только покачал головой и вытолкнул его обратно на улицу, озираясь, как будто боялся, что где-то там может оказаться доктор Уэбстер и наблюдать за ними. Морис пытался еще несколько раз, но тщетно, и произведение так и осталось недописанным.

“Какая трата времени, – думал он, не в силах найти способ удовлетворительно дописать рассказ и так и бросив его незаконченным в выдвижном ящике. – Такую ошибку я больше не допущу”.

Выйдя из кабинета психолога, Морис и Дэниэл решили угоститься мороженым. Почти пятнадцать минут ушло у них на то, чтобы оторваться от супругов Делл, которые предлагали совместные игровые свидания и походы в зоопарк, несмотря на то что Дэниэлу совершенно явно не нравилась их дочь, а Юпитер, сделав вид, что она здесь жертва, уже обратила все свое внимание на другого мальчика.

Морис был рад, что испытание осталось позади. Врач был молод, лет двадцати восьми или девяти, с этаким лощеным флером бруклинского хипстера, с недавних пор сильно раздражавшим Мориса. В том, как этот парень одевался, чувствовалась необычайная непринужденность – как и в его взъерошенных волосах, в белых зубах, – и Морис ощущал в себе меньше значимости, а когда родители Юпитер принялись наперебой смеяться его шуткам, он впервые в жизни ощутил себя не самым притягательным человеком в комнате. С этой мыслью ему не стало как-то чересчур неуютно – он знал, что всегда будет привлекателен и людей вечно будет к нему тянуть, – но все равно усомнился в том, что готов отказаться от своего трона прямо сейчас. И уж точно – уступить его какому-то шуту гороховому в футболке “Джей Крю”, вязаном жилете и винтажных брогах.

Прогуливаясь теперь мимо “Барнс и Нобл” на Восточной 17-й улице, неподалеку от того места, где располагалась редакция “Разсказа”, Морис глянул в витрину и увидел там выкладку “За рекой” Гэрретта Колби – и сердце его толкнулось в грудь презрением. То было издание с кинообложкой, ибо третью книгу Гэрретта не только перенес на экран знаменитый датский театральный режиссер, делавший свои первые шаги в кинематографе, но и фильм этот получил на самой последней церемонии несколько наград Киноакадемии, включая приз за главную мужскую роль молодому человеку, с которым у Гэрретта сейчас развивался широко рекламируемый роман.

– Я когда-то знал этого парня, – произнес Морис, опустив взгляд на сына, который пинал мостовую: ему уже не терпелось перейти к той части дня, которая подразумевала мороженое. – Много лет назад. Еще в Англии. Он писал рассказы о говорящих зверюшках.

Дэниэл поднял голову – теперь ему стало интересно, поскольку говорящие зверюшки были его любимцами, тем более если в них имелось что-то доисторическое.

– Хорошие? – спросил он.

– Неплохие были, – признал Морис.

– А можно зайти и купить?

– Это были не детские книжки, – ответил Морис, качая головой. – Но, возможно, ты их прочтешь, когда вырастешь.

– А можно мне тогда что-нибудь другое? – спросил Дэниэл, и Морис кивнул. Он никогда не отказывал мальчику в книжке и считал грубостью уходить из книжного магазина, ничего в нем не купив. Поэтому они вошли, и тихая музыка и аромат новых переплетов мгновенно поразили Мориса тем, что он здесь в своей тарелке, как и ощущал всю свою жизнь, заходя в такие места. Дэниэл тут же направился в детский отдел – книжный был их местным, он знал в нем все углы и закоулки как свои пять пальцев, и Морис миг-другой наблюдал за ним, а потом взял со стола книгу Гэрретта и прочел биографию автора.

“Мистер Колби – один из самых многообещающих молодых писателей, работающих в наши дни”, – говорилось в завершение, и Морис закатил глаза, узнав в ней биографию в третьем лице, написанную самим автором. “Самовлюбленный говнюшка”, – подумал он.

Книгу он вернул на выкладку, затем взял роман другого писателя – Йонаса Рамсфельда – и положил его поверх Гэрретта. Его роман “Spiegeltent”[59] он прочел несколько лет назад, и тот ему очень понравился, а оба писателя вместе один раз читали на фестивале в Листоуэле и вполне друг с другом поладили, что Мориса удивило, поскольку другие писатели ему, как правило, не очень нравились. Рамсфельд был геем и симпатягой – и после того, как они весь вечер пили вместе в баре гостиницы, Морис ожидал, что тот начнет его клеить, но этого так и не случилось. Когда той ночью он отправился спать, то едва ли не жалел об этом. Теперь же ему пришло в голову задуматься, сколько студентов из класса Идит обеспечили себе издательские договоры за те десять лет, что прошли после ее смерти.

Он дошел до стеллажа с новинками, где распознал книги знакомых – тех, с кем читал на фестивалях, на чьи книги писал для различных изданий рецензии, и благосклонные, и отрицательные. И тут, едва он собрался отложить новое издание “И жаворонком, вопреки судьбе…” Мод Эвери[60], которое выпустили в серии ее романов в твердых переплетах, каждый оформлен Трейси Эмин[61], он заметил, что на него с полки публицистики смотрит знакомое лицо – более молодой вариант человека, с которым Морис познакомился когда-то давно.

То была биография Дэша Харди – первая, насколько ему было известно, у этого американского писателя. Фамилия автора была ему незнакома. А сама книга была толщиной почти в шестьсот страниц, и это предполагало, что она дает подробный отчет о жизни писателя. Заслужил ли Дэш такую работу? – спросил себя Морис. Гор-то уж точно заслужил. И, вероятно, Эрих. Но Дэш? Разве не превратился он в нечто вроде писателя второго эшелона к концу жизни?

Морис положил книгу и раскрыл ее прямо на указателе в конце, повел пальцем по именам. Если он здесь упомянут, есть риск того, что о нем говорится что-нибудь нехорошее, но если им пренебрегли, это ранит. Но нет, вот он: “Морис Свифт, 131, 284”. Всегда два места – и отнюдь не растянуто на много страниц. Он нашел первое упоминание, где автор рассказывал об их первой встрече с Дэшем в музее Прадо столько лет назад и о том, как между ними завязалась дружба.

Харди сыграл ключевую роль в том, что Свифт нашел издателя для своего дебютного романа, – говорилось там. – Молодого писателя он взял под свое крыло, как поступал и с одним-двумя мальчиками такого типа прежде, устроил его на два года в Нью-Йорке и познакомил с издательской сценой. Тот роман – “Два немца” – снискал громадный успех, хоть и вызвал общественное шельмование Эриха Акерманна, с которым Дэш тоже был знаком, таким манером, от которого у некоторых читателей во рту остался неприятный вкус.