– Я понимаю ход твоих рассуждений.

– Но главное доказательство того, что они знали друг друга, исходит от ее отца. Феллах велела отцу сжечь письма и фотографии, которые она посылала ему на протяжении многих лет. Это означает, что на них был Халед.

– Под своим именем?

Габриэль отрицательно покачал головой.

– Это представляло собой еще большую угрозу для него. Она, должно быть, называла его другим именем – его французским именем.

– Так ты думаешь, что Халед встретил девушку в обычных обстоятельствах и потом завербовал ее?

– Именно так он поступил бы, – сказал Габриэль. – Так же поступил бы и его отец.

– Он мог с ней познакомиться где угодно.

– Или они могли познакомиться где-нибудь вроде этого места.

– На раскопках?

– Она изучала археологию. Возможно, и Халед тоже. Или, может быть, он был, как ты, профессором.

– Или, может быть, она просто познакомилась с красавцем арабом в баре.

– Мы знаем ее имя, Эли. Мы знаем, что она была студенткой и изучала археологию. Если мы будем держаться Феллах, это приведет нас к Халеду. Я уверен.

– Так и держись этого направления.

– По вполне очевидным соображениям я не могу сейчас вернуться в Европу.

– Так почему не передать это в руки Службы, и пусть их сыщики поработают?

– Потому что после провала в Париже напасть на Халеда на европейской земле никто не захочет. К тому же я и есть Служба, и я передаю его тебе. Я хочу, Эли, чтобы ты нашел его. Тихонько. А на это у тебя есть особый дар. Ты знаешь, как делать подобные вещи, не поднимая шума.

– Это правда, но я поотстал на шаг-другой.

– Ты способен путешествовать?

– Если только речь не идет о насилии. Это уж твоя вотчина. Я – книгочей. А ты – еврей-боец.

Лавон выудил сигарету из кармана рубашки и закурил, оградив ее рукой от ветерка. Он с минуту смотрел на долину Джезреель, прежде чем произнести:

– Ты всегда им был, верно, Габриэль?

– Кем это?

– Евреем-бойцом. Ты любишь играть роль тонкого художника, но глубоко внутри ты больше похож на Шамрона, чем тебе кажется.

– Халед снова начнет убивать. Может, он подождет до апреля, а может, цель появится раньше – что-то такое, что позволит ему удовлетворить свою жажду еврейской крови.

– Может быть, ты тоже страдаешь подобной жаждой?

– Немного, – согласился Габриэль, – но сейчас дело не в мщении. Речь идет о справедливости. И о защите невинных людей. Найдешь его мне, Эли?

Лавон кивнул:

– Не волнуйся, Габриэль. Я найду его… прежде чем он сможет снова кого-то убить.

Они постояли молча, глядя вниз – на страну.

– Изгнали мы их, Эли?

– Ханаанитов?[31]

– Нет, Эли. Арабов.

– Мы, безусловно, не упрашивали их остаться, – сказал Лавон. – Возможно, так было легче.

Голубая машина медленно ехала по Наркисс-стрит. Габриэль узнал человека, сидевшего за рулем. Габриэль вошел в дом и быстро поднялся по лестнице. На площадке, возле полуоткрытой двери, стояли два чемодана. Кьяра сидела в гостиной в элегантном черном европейском костюме и в туфлях на высоком каблуке. На лице ее был макияж. Габриэль никогда прежде не видел Кьяры с макияжем.

– Куда это ты собралась?

– Ты прекрасно знаешь – мог бы и не спрашивать.

– На работу?

– Да, конечно, на работу.

– Как долго ты будешь отсутствовать?

Ее молчание подсказало ему, что она не вернется.

– Когда покончу с работой, вернусь в Венецию. – И добавила: – Заботиться о родных.

Он стоял и смотрел на нее. По щекам Кьяры потекли слезы, черные от туши. Они показались Габриэлю грязными потеками дождя на статуе. Кьяра смахнула их рукой и стала смотреть на почерневшие пальцы, злясь на свою неспособность справиться с чувствами. Потом выпрямилась и поморгала несколько раз.

– Ты разочаровался во мне, Габриэль.

– Из-за чего?

– Из-за того, что я заплакала. Ты ведь никогда не плачешь, верно?

– Больше не плачу.

Он сел с ней рядом и попытался взять ее руку. Она отдернула руку и стала бумажной салфеткой промокать макияж, затем открыла пудреницу и посмотрела на себя в зеркало.

– Я не могу в таком виде войти в самолет.

– Вот и отлично.

– Не строй иллюзий. Я все равно уеду. К тому же ведь ты хочешь этого. Ты никогда не прогонишь меня – для этого ты слишком приличный человек, но я знаю, что ты хочешь, чтобы я уехала. – Она захлопнула пудреницу. – Я не виню тебя. Как ни странно, я тебя еще больше люблю. Я хотела бы только, чтобы ты не говорил, что хочешь жениться на мне.

– А я и хотел.

– Хотел?

– Я действительно хочу жениться на тебе, Кьяра, – и помолчал, – но не могу. Я ведь женат на Лие.

– Лояльность, так, Габриэль? Верность долгу или своим обязательствам. Преданность. Верность.

– Я не могу оставить ее теперь – после того, что она пережила по милости Халеда.

– Через неделю она и не вспомнит об этом. – Кьяра, заметив, как покраснел Габриэль, взяла его руку. – Господи, извини. Пожалуйста, забудь, что я это сказала.

– Уже забыл.

– Ты глупо поступаешь, давая мне уйти. Никто никогда не будет любить тебя так, как я любила. – Она поднялась с места. – Но я уверена, что мы еще увидимся. Кто знает, может быть, я скоро буду работать на тебя.

– Что ты имеешь в виду?

– На Службе полно слухов.

– Как всегда. Не надо обращать внимание на слухи, Кьяра.

– Однажды до меня дошел слух, что ты никогда не бросишь Лию и не женишься на мне. Жаль, что я не обратила на это внимания.

Она перекинула сумку через плечо, потом нагнулась и поцеловала Габриэля в губы.

– Последний поцелуй, – прошептала она.

– По крайней мере разреши мне отвезти тебя в аэропорт.

– Нам меньше всего нужно политое слезами прощание в аэропорту. Помоги мне унести чемоданы.

Он снес вниз чемоданы и погрузил их в багажник машины. Кьяра забралась на заднее сиденье и, не взглянув на него, захлопнула дверцу. А Габриэль стоял в тени эвкалипта и смотрел, как отъезжала машина. Поднимаясь по лестнице в пустую квартиру, он осознал, что не попросил Кьяру остаться. Эли был прав. Так было легче.