— Кто бы мог тогда подумать, — наконец проговорила София, — что из моего незаконнорожденного кузена вырастет такой мужчина. — Она намеренно подчеркнула последнее слово.

Сторм охватил гнев:

— Простите? — Она не могла поверить собственным ушам.

София приподняла бровь.

— Как вы смеете, — вставая, сказала Сторм. — Как вы смеете обзывать моего мужа!

— Успокойтесь, милая, — сказала Елена, дотрагиваясь до ее запястья. — Мы все здесь — одна семья. София вовсе не хотела оскорбить Бретта. Она говорила то, что все знают. Согласитесь, все-таки это большая редкость, чтобы нищий ублюдок стал таким культурным и преуспевающим человеком.

Сторм была потрясена. Она никак не могла понять, что они говорят.

— Так Бретт незаконнорожденный? Обе женщины выглядели удивленными.

— А разве вы об этом не знали? — спросила Елена. София рассмеялась:

— Сторм, мало того, что Бретт — ублюдок, так еще его мать — шлюха из Мазатлана. Француженка, но все же шлюха.

Бедный Бретт, подумала Сторм, вспомнив, как обозвала его аристократической свиньей и как он рассвирепел.

Теперь она вспомнила, сколько раз обзывала его ублюдком, и пришла в ужас от своего поведения. Почему никто не сказал ей? Бедный Бретт!

— По-моему, мы шокировали се, мама, — заметила София, чуть заметно улыбаясь.

— Пожалуйста, Сторм, сядьте и заканчивайте свой завтрак, — сказала Елена.

Сторм села, все еще пытаясь осознать услышанное. Теперь она вспомнила, как Елена с Софией смеялись над ее замечанием по поводу утонченности Бретта. Она вспомнила, каким отчужденным и мрачным сделался Бретт, когда она спросила, не в ссоре ли он с отцом. В ту ночь, когда Бретт вернулся домой пьяным, он сказал, что мать продала его отцу. Неужели это правда? Боже мой! Внезапно Сторм показалось, что она поняла. Но она отчаянно хотела понять все до конца.

— Доброе утро, — прогрохотал мужской голос с порога. — А это кто?

Сторм подняла голову и увидела мужчину в традиционной одежде калифорнио: тесно облегающих черных брюках, отделанных серебряными заклепками, коротком жакете-болеро, накрахмаленной белой рубашке. Смуглый и невероятно красивый, он явно был сыном Елены и братом Софии.

— Диего, познакомься с женой Бретта, — сказала Елена. Диего с вспыхнувшим в глазах любопытством направился к ним.

— Cara, я ошеломлен, — произнес он, и не успела она опомниться, как он уже взял ее руку. — Никогда не встречал такой красавицы, никогда!

Сторм вспыхнула. Она не знала, что можно ответить на такое пылкое заявление. Он поцеловал ей руку долгим поцелуем, щекоча кожу усами, и она определенно почувствовала прикосновение кончика языка. Она ахнула и попыталась выдернуть руку, но безуспешно.

— Надеюсь, вы окажете мне честь и позволите показать вам прекрасную гасиенду дона Фелипе.

— Я… я не знаю, — едва выговорила она.

— А, кузен Бретт не станет возражать. Им с доном Фелипе есть о чем поговорить, можете мне поверить.

— Может быть, — сказала Сторм. Ей необходимо было поговорить с Бреттом. Ей хотелось обнять его и сказать, что он не должен ничего от нее скрывать. Больше не должен.

На мгновение опешив, Бретт уставился на своего отца. Дон Фелипе повернул голову. Его черные глаза, яркие и блестящие как и раньше, встретили взгляд Бретта. Возникшее было чувство жалости исчезло: этот когда-то подобный льву мужчина мог поседеть и усохнуть телом, но дух его оставался неукротимым. Под его неодобрительным взглядом Бретт снова ощутил себя шестнадцатилетним. Этот взгляд судил, приговаривал и находил смягчающие обстоятельства. Он снова почувствовал себя прежним ублюдком.

— Подойди сюда, — приказал дон Фелипе.

Он сидел в шезлонге, по грудь укрытый одеялом. Бретт мог заметить, что он уже не такой огромный, как раньше, а худ и костляв, и даже как будто стал меньше ростом. Его голос тоже стал слабее и слегка дрожал.

Бретт шагнул вперед.

— Отец, — сдержанно произнес он. Приличия требовали не столь сдержанного приветствия, но старый мерзавец всегда обращался с ним как с прокаженным, так с какой стати Бретту стараться?

Дон Фелипе сурово оглядел его с головы до пят, потом взглянул Бретту в глаза и расхохотался:

— Что, парень, так и остался бунтовщиком? Этот вопрос не требовал ответа, и Бретт молча стоял перед ним, ненавидя себя за смущение.

— Почему ты приехал? — внезапно спросил дон Фелипе.

— Эммануэль меня уговорил.

— А! — Черные глаза смотрели оценивающе. — Наверное, ты, как и остальные, ждешь моей смерти. Я еще не готов, парень.

— Какая мне разница, живы вы или умерли, старик? Дон Фелипе усмехнулся:

— По крайней мере, ты честен, Бретт, надо отдать тебе должное, — ты честный. Не могу сказать того же об остальных интриганах, окружающих меня, за редким исключением. Ты уже видел свою сестру Габриелу?

Внезапная смена темы застала Бретта врасплох.

— Нет.

— Если думаешь, что я собираюсь оставить все это, — он повел худой рукой, — тебе, ты ошибаешься.

Теперь наступил черед Бретта расхохотаться.

— Вот и отлично. Мне не надо ничего, ни единого чертова акра!

Они яростно уставились друг на друга.

— Почему, черт возьми? — выкрикнул дон Фелипе. — Ведь ты мой сын.

— Теперь я стал вашим сыном? Десять лет назад я был вам не сыном, а просто вашим ублюдком.

— Ты был — и остаешься — как моим сыном, так и моим ублюдком, — отрезал дон Фелипе. — Даже сам Господь не может этого изменить.

— Верно, не может.

— Эммануэль говорит, что ты теперь богатый и преуспевающий бизнесмен.

— Верно.

— И недавно женился.

— Да.

— Тебе следовало жениться на калифорнио.

— Никогда, — ответил Бретт, которому сама эта мысль казалась чудовищной. — Мне жаль, что у вас нет наследников, отец, но ведь остается Диего.

— Ни за что, — фыркнул дон Фелипе. — Этот мой племянник ни на что не годится. Он занят только азартными играми и девчонками. Разве он сумел спасти гасиенду Эммануэля? Разве он боролся с захватчиками-американцами за то, что по праву принадлежало ему? Если я оставлю ему все это, через несколько лет ничего не останется, все будет разрушено, погублено. — Дон Фелипе побагровел от ярости и тяжело дышал, но Бретт лишь крепче сжимал кулаки, ожидая, пока тот отдышится. Дон Фелипе откашлялся: — Эти две гадюки и слабовольный распутник ждали твоего приезда, словно христиане, ожидающие, что их отдадут на растерзание львам. — Он рассмеялся, довольный сравнением. — Они хотят все захапать и страшно боятся, что мы помиримся и я все оставлю тебе.