Она ни о чем не подозревала.

* * *

Когда я привела Карен в палату, Матильда лежала в постели с закрытыми глазами; я заметила, что к руке ее идет трубочка от капельницы. И я неожиданно увидела Матильду такой, какой она и была на самом деле: хрупкая, старая, очень больная женщина с пышными седыми волосами. Карен остановилась посередине палаты, прижав руки ко рту, в глазах ее застыл ужас. Сван возлежала, подобно стареющей императрице, на соседней кровати, вся в шелке и кружевах, с маленьким томиком японской поэзии в руках. Но рядом с ее кроватью тоже возвышалась стойка с капельницей, трубочки от баллона с кислородом были вставлены в ее тонко очерченные ноздри. Она выглядела усталой, однако взгляд, который она бросила на Карен, был безжалостным.

– Держи себя в руках, – сурово приказала Сван. – Иначе ей будет только хуже.

Я посмотрела на Матильду, и страх сжал мне горло.

– Что случилось? Ведь я навещала вас утром, и было все в порядке…

– Исследования показали, что у нее плохо с сердцем. Ей назначили новые препараты.

Карен неловко приблизилась к кровати Матильды.

– Бабушка! – позвала она.

Матильда зашевелилась под одеялом, открыла глаза и еле слышно застонала. Карен присела на постель. Матильда протянула к ней дрожащие руки, они обнялись.

Я неловко, двигаясь как автомат, подошла к креслу у кровати Сван. Когда наши глаза встретились, я наклонилась к ней и с горечью прошептала:

– Мне все известно о гостинице Ракелоу и об увольнении Леона.

Лицо Сван оставалось непроницаемым, только в глазах промелькнула усмешка. Она взяла подушку, которую обычно подкладывала под локоть, бросила ее мне и негромко, насмешливо поинтересовалась:

– Очень хочется удавить меня, правда?

– Да.

Ее веселость мигом исчезла – очевидно, она подумала о том же, что и я. Рядом с нами Карен и Матильда все еще обнимали друг друга и всхлипывали, а нам со Сван не суждено было плакать в объятиях друг друга…

– Я сделаю все, что вы хотите, только не впутывайте остальных, – прошептала я.

Она посмотрела на меня с мрачным торжеством и кивнула.

* * *

У мотеля на окраине города к вечеру собралась целая толпа.

– Держитесь подальше от окон, – приказал Эли матери и Белл. – Мы не знаем этих людей. Возможно, они считают, что это мы виноваты в болезни Сван и Матильды. Я вас предупреждал, что такое может произойти.

Он вышел из простого одноэтажного здания на просторную стоянку, заставленную старыми автомобилями, побитыми трейлерами и ржавыми мотоциклами. Перед ним стояли грубые на вид мужчины и коренастые женщины – к нему пришли каменотесы и их жены.

Из толпы вышел Леон.

– Мы принесли тебе кое-что, – сказал он. – Мы хотим, чтобы ты отвез это на могилу своего отца в Теннесси.

Эли вздохнул с облегчением и позвал мать и сестру. Люди расступились, и они увидели небольшой мраморный памятник с очень красиво вырезанной надписью:

«Джаспер Уэйд. Муж, отец, каменотес.

Покойся в мире. Справедливость восторжествовала».

– Мы вырезали эти слова от всего сердца, – сказал Леон. – А ты сделай так, чтобы они стали правдой.

Когда на следующее утро мы с Карен, навестив наших бабушек, появились в вестибюле больницы, на нас воззрились две женщины из регистратуры.

– Кэра Ноланд! – хором воскликнули они и торопливо подошли к нам. – Мы так любим смотреть ваш сериал! Ваша бабушка так гордится вами.

Я смотрела, как Карен, мило улыбаясь, дает автографы, и чувствовала, что тоже горжусь ею.

– Неужели бабушка говорит обо мне? – спросила она, когда мы оказались на улице.

Я кивнула головой:

– Конечно. Матильда не пропускает ни одной серии. Я сама видела, как люди останавливали ее на улице, чтобы обсудить поведение твоей героини. Ей нравится рассказывать о тебе.

Мы сели в Саду размышлений на мраморную скамью в окружении цветущих азалий. Мраморная табличка сообщала, что этот сад – дар «Мраморной компании Хардигри». Карен поерзала немного, устраиваясь поудобнее, и тяжело вздохнула.

– Я разорвала контракт, – призналась она. – Сказала моему агенту, что больше сниматься не буду. Но сериал будет жить дальше. Они уже нашли мне замену. – Карен пожала плечами. – Так что мне недолго оставаться знаменитостью.

Я удивленно взглянула на нее:

– Почему ты решила все бросить?

– Я беременна.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы переварить эту информацию.

Я помолчала немного, потом спросила:

– И какой у тебя срок?

– Два месяца.

– Ты любишь отца ребенка?

– Нет. Кстати, он ясно дал мне понять, что не желает быть отцом. Просто и ясно. Он настоящая дрянь.

– Я его знаю?

– Нет, если только ты не стала поклонницей гангстерского рэпа.

– Господи, Карен, что с тобой случилось?

Карен не поднимала глаз от мраморной дорожки у нас под ногами.

– Наверное, я искала любовь в неподходящих местах. И вот что из этого вышло. Я заработала деньги. Я отлично выгляжу. Я могу встречаться с белыми и с черными, с джентльменами и с бандитами. Видишь ли, у меня всегда большой выбор. Но мне так и не удалось найти того, кто бы стоил любви, какого бы цвета ни была у него кожа. – Ее лицо застыло, она закусила губу и отвернулась. – Но теперь я стану матерью, и в моей жизни наконец появится смысл.

– Ты должна сказать об этом своей бабушке.

– Я не представляю, как это сделать. Она всегда хотела, чтобы я была безупречной. Настоящей леди! – Карен невесело рассмеялась. – А я буду всего лишь матерью-одиночкой.

Она обхватила голову руками, и я наконец решилась обнять ее.

– Возможно, тебе следует поискать любовь там, где она всегда была рядом с тобой. Здесь, в Бернт-Стенде.

Карен выпрямилась. Мы посмотрели друг на друга, потом обе вздохнули с облегчением.

– Как же я по тебе скучала, дурочка! – прошептала Карен.

Я крепче прижала ее к себе, наши головы соприкоснулись.

– Я тоже скучала.

Из больницы вышел Леон в сопровождении нескольких мужчин. Мы видели, как он разговаривал с ними. Это были каменотесы – белые и черные, молодые и постарше, – но все они, как один, с уважением, внимательно слушали Форреста. Я подумала, что он, наверное, говорит с ними об Эли, и у меня заныло в груди.