Впервые в жизни Катрина по-настоящему ощутила себя целиком во власти своего мужа. Ощущение оказалось необычное и очень волнующее.

Как и говорил Руин, сбежавшиеся отовсюду лорды приняли появление старшего брата Дэйна с радостью. Конечно, радость прозвучала в их словах и жестах лишь в первый момент и затем сменилась озабоченностью, даже настороженностью, но молодая женщина поняла их без всяких объяснений. Новый правитель – это всегда новая «метла», и Бог его знает, как он будет вести себя, какие новшества решит ввести в обиход.

Но каковы бы ни были сомнения лордов, закон есть закон. До местной знати уже дошел слух, что средний сын Армана-Улла будто бы скончался, и неизбежность воцарения Дэйна, о котором в Провале сохранились самые тягостные воспоминания, повергла всех в уныние. Потому, стоило Руину появиться в провальском дворце, как лорды, вздохнув с облегчением, поспешили осведомиться, на какой же день готовить коронацию.

– Как можно скорее, – спокойно ответил Руин. – Совместную коронацию.

– Прошу прощения? – растерялся церемониймейстер.

– Короноваться будем я и моя супруга.

– Ваша супруга, ваше высочество?

– Да. Моя супруга ожидает моего сына, и она будет коронована сразу вслед за мной.

Хотя желание властителя короновать свою жену было для Провала более чем необычным, можно сказать, беспрецедентным, упоминание о ее беременности пораженному церемониймейстеру показалось вполне резонной причиной для такой огромной милости. Ведь тем самым правитель как бы торжественно провозглашал своего сына наследником еще в утробе матери.

С Катриной обращались чрезвычайно почтительно и внимательно. Она была поражена, увидев, как роскошны покои, которые спешно приготовили для нее, как велик штат прислуги. Открытием, что добрая половина служанок, приставленных к ней, оказывается, рабыни, супруга Руина была неприятно поражена, но не стала ни спорить, ни задавать вопросов. Теоретически она знала, что на Черной стороне до сих пор в ходу рабство, но прежде с подобным не сталкивалась. Только в чужой дом ведь со своими законами, как известно, не вламываются. К тому же Катрине было привычнее молчать и просто наблюдать за тем, как идут дела.

Руин медленно и как бы толчками возвращался в нормальную человеческую жизнь. Первые две недели он по ночам не наведывался в спальню жены, но как-то, заглянув к ней, объяснил, что опасается последствий своего странного состояния и считает, что лучше подождать. Днем он пропадал с лордами, у него не выдавалось ни одной свободной минутки, и Катрина была предоставлена сама себе. Она гуляла по дворцу – при ней неотлучно находились две рабыни в длинных одинаковых платьях, со строгими прическами, и обязательно придворная дама, которая, стоило только супруге будущего властителя приблизиться к лестнице, тут же подхватывала ее под локоть.

– Но я же еще только на первом месяце, – удивилась молодая женщина, когда поняла, что таким образом ее оберегают от возможного падения. – Мне еще не трудно ходить по лестницам.

– Но мало ли что, ваше высочество, – смущенно возразила дама, зрелая и солидная, но еще очень красивая и с прекрасными манерами. – Не дай Бог, какая беда. Лучше уж поберечься.

И Катрина не стала спорить. Она чувствовала себя совершенно чужой в этом мире, и пока еще боялась и этих стен, и этих традиций, и даже людей, которые вели себя столь подобострастно, что это не укладывалось в голове девушки, привыкшей к собственной незначительности. В Центре она была всего лишь обычной бессмертной, из небогатой семьи, и вынуждена зарабатывать себе на жизнь, зависеть от множества людей и обстоятельств. Потому почтительное отношение нервировало ее и заставляло постоянно ожидать подвоха, опасности.

Руин пришел к ней ночью лишь на третью неделю их пребывания в Провале, накануне коронации, к которой же все было готово. Только-только Катрине принесли три платья, роскошнейших одеяний, густо расшитых золотом и драгоценностями – они предназначались к следующему дню, и молодой женщине даже не надо было знать, в каком порядке предполагалось надевать их, потому что сама она не должна была и пальцем шевельнуть – все предстояло делать служанкам.

Муж вошел в ее спальню без стука, и тут же затворил за собой дверь. Вздохнул устало, расстегнул камзол и через голову потянул с себя рубашку. Катрина, обернувшись и увидев, как по-домашнему он ведет себя, снова стала рассматривать платье.

– Оно, наверное, неподъемное, – сказала она, оглаживая затейливый узор и камни в оправе, пришитые к ткани. – Я в нем свалюсь.

– Думаю, на самом деле все это не так страшно, как кажется, – Руин прошел в глубь комнаты и сел на кровать – широкую, с фигурными столбиками, под бархатным балдахином. Помолчал немного. – Тебе здесь не нравится, я ведь прав?

– Очень уж непривычно… Но я привыкну. Надеюсь.

– Не надо бояться этого мира. Я же вижу – ты боишься. Не надо. Тебе здесь никто не посмеет причинить вреда.

– Если не умудрится навредить тебе.

– Этого я не допущу, – Руин, сильно нажимая ладонью, потер голую грудь, покрытую редким и мягким волосом. Лицо у него было сумрачное и сосредоточенное. – Я достаточно хорошо знаю этот мир и то, как с ним нужно управляться.

– Ты решил стать провальским властителем? – она бледно улыбнулась.

– Пока – да. Разумеется, я не собираюсь провести здесь всю свою жизнь…

– Бесконечную.

– Даст Бог, если бесконечную. Я собираюсь навести здесь порядок, а потом передам сыну, если он захочет поиграть в правителя, или брату, если остепенится. Да видно будет. Здесь потребуется не меньше двадцати лет, чтобы привести мир в какое-то стабильное состояние. А может, и больше. Сейчас нечего загадывать. Если будет опасно, я переправлю тебя в Центр. Но, надеюсь, мне удастся управиться с местными проблемами, не прибегая к таким мерам предосторожности.

– Но тебе-то, как понимаю, ничего не грозит, – улыбнулась Катрина. – Ты даже из смерти способен вернуться.

Руин снова вздохнул. У него клокотало где-то в груди, в легких, и взгляд был очень грустный, можно даже сказать, тоскливый.

– Не так это просто, любимая.

Катрина вздрогнула. Это слово впервые сорвалось с губ ее мужа с тех пор, как он вернулся в Асгердан и унес ее из храма. Прозвучало оно так же, как звучало прежде, до того страшного дня, когда в дом ворвались чужие, и тело ее супруга превратилось в пепел. Теперь он произнес это так, что у молодой женщины вздрогнули плечи, и захотелось зареветь. Но она уже так часто ревела в последние дни (то, что ее отпустило прежнее напряжение, дало ей почувствовать себя живой, почти прежней, и выплакать все свои беды), что слез уже не осталось. Уткнувшись в расшитый рукав платья, она улыбалась и молчала.

– Потому ты и не пришел сразу? – спросила Катрина шепотом.

– Я не пришел бы и вовсе, если б не помощь. Я торчал там, во внепространстве, и не мог выбраться обратно.