Вряд ли можно сильнее выразить это ощущение трансформации пространства-времени и спровоцированное им мучение. Хайдеггер дает на это явный ответ:

Именно в этом для Хайдеггера лежат «внутренняя истина и величие национал-социалистического движения» (понятые как «встреча глобальной технологии и современного человека»). Поддерживая выход Германии из Лиги Наций, Хайдеггер стремился к знанию, которое не «разделяет классы», но связывает и объединяет их «в великой воле государства». Он надеялся, что подобными средствами немецкий народ смог бы «расти в своем единстве как рабочий народ, вновь обретая свое простое достоинство и исконную силу и обеспечивая свою стойкость и величие в качестве рабочего государства. Человеку этой неслыханной воли, нашему фюреру Адольфу Гитлеру, троекратное зиг-хайль!» (цит. по: [Blitz, 1981, р. 217]).

Тот факт, что великий философ ХХ века (одновременно вдохновлявший деконструктивизм Деррида) столь скомпрометирует себя в политическом отношении, стал предметом особого внимания, которое в очередной раз проявило себя в «скандальном» статусе Хайдеггера во Франции в результате появления документов о его достаточно продолжительных связях с нацистами, опубликованных Фариасом[71] [Farias, 1987]. Однако я полагаю, что из случая Хайдеггера можно извлечь немало полезных смыслов. Хайдеггера явно беспокоили безликие универсализмы технологий, коллапс пространственной различительности и идентичности и кажущееся бесконтрольным ускорение временны́х процессов. С этой точки зрения Хайдеггер воплощает собой все дилеммы модерна в том виде, в каком их приводит Бодлер. На Хайдеггера глубоко повлияли декларации Ницше, однако он рассматривает их как ведущие по пути неприемлемого и тотального нигилизма. Именно от такой участи Хайдеггер и стремится спасти цивилизацию. Его поиск постоянства (философия Бытия) связан с привязанным к конкретному месту ощущением геополитики и предназначения, которое было как революционным (в смысле направленности в будущее), так и чрезвычайно националистическим. С метафизической точки зрения это подразумевало самоукоренение в классических ценностях (особенно в досократической греческой цивилизации) и тем самым упор на параллельную ориентацию на классицизм в нацистской риторике в целом и в архитектуре в частности. Отказ от платонических и иудео-христианских ценностей, от «мифа» машинной рациональности и интернационализма был тотальным, даже если революционная сторона мышления Хайдеггера вынуждала его идти на компромисс с преимуществами науки и технологии в практических делах. Реакционный модернизм нацистского толка одновременно подчеркивал мощь мифа (крови и почвы, расы и отечества, судьбы и места) и мобилизовал все атрибуты социального прогресса в направлении проекта высшего национального достижения. Применение этого специфического эстетического ощущения к политике чередовало ход истории с возмездием.

Случай нацизма никоим образом не уникален. Эстетизация политики имеет длинную историю и ставит очень серьезные проблемы перед доктринами ничем не сдерживаемого социального прогресса. У этого явления есть левая и правая версии – например, сандинисты в конечном счете эстетизируют политику вокруг фигуры Сандино, чтобы пропагандировать приверженность левой политической программе национального освобождения и социальной справедливости. Наиболее чистой формой, которую принимает эта проблема, выступает смешение акцента с исторического изменения в направлении национальных культур и судеб, сдвиг, разжигающий географические конфликты между разными пространствами в мировой экономике. Геополитические конфликты неизбежно предполагают определенную эстетизацию политики, в которой апелляции к мифологии конкретного места и конкретной личности играет весомую роль. Риторика национально-освободительного движения здесь столь же могущественна, как и насаждаемая посредством империализма и колониализма контрриторика предначертанной судьбы, расового или культурного господства, патернализма (например, бремени белого человека) и доктрин национального превосходства.

Невозможно рассматривать в качестве простого совпадения то, каким образом и почему всемирная история (результат сражений между классами, по версии Маркса) растворяется в геополитических конфликтах, зачастую наиболее деструктивного рода. Все это может иметь истоки в политико-экономических процессах, которые приводят капитализм к конфигурациям неравномерного географического развития и заставляют его искать пространственные решения проблемы перенакопления. Однако столь же серьезным образом следует воспринимать и сопровождающую этот геополитический поворот эстетизацию политики. Именно в этом, как я полагаю, заключается значение соединяющихся эстетических и социальных теоретических воззрений на природу и смысл пространства и времени. Именно из такого типа воззрений Терри Иглтон [Eagleton, 1987] выводит свои наиболее едкие аргументы против постмодернизма Лиотара:

Материальные практики, из которых проистекают наши понятия пространства и времени, столь же разнообразны, как и спектр индивидуального и коллективного опыта. Проблема заключается в том, чтобы очертить вокруг них некую обобщающую интерпретирующую рамку, которая заполнит разрыв между культурным изменением и динамикой политической экономии.

Начнем с самого простого описания повседневных практик, предполагаемого временнóй географией, пионером которой выступил Торстен Хагерстранд. Отдельные индивиды здесь рассматриваются в качестве целеустремленных агентов, задействованных в проектах, которые поглощают время посредством перемещения в пространстве. Индивидуальные биографии можно проследить в виде «жизненных троп во времени-пространстве», начиная с повседневных рутинных передвижений (из дома на завод, в магазины, в школу и обратно домой) вплоть до миграционных перемещений на различных стадиях жизненного цикла (например, юность в сельской местности, женитьба и перемещение в пригороды, а затем отъезд в сельскую местность). Подобные жизненные тропы можно изобразить в виде диаграммы (рис. 13.1). Идея заключается в том, чтобы изучить принципы пространственно-временнóго поведения, рассмотрев подобные биографии. Повседневные перемещения сдерживают ограниченные ресурсы времени и «барьер дистанции» (измеряемый во времени или издержках, требуемых для его преодоления). Необходимо выделять время на еду, сон и т. д., при этом социальные проекты всегда сталкиваются с «сопряженными ограничениями», то есть с необходимостью пересечения временно-пространственных путей двух или более лиц для завершения любого социального действия. Подобные действия обычно случаются в рамках географической модели доступных «станций» (мест, где происходят определенные виды деятельности наподобие работы, покупок и т. д.) и «сфер», где преобладают определенные социальные взаимодействия.