делам питала живой интерес и оставалась ценной конфиденткой для Уильяма, продолжавшего активно заниматься политикой. Она снискала репутацию дружелюбной и умелой хозяйки и продолжала исправно вести переписку со всеми родными и близкими. Но любимым местом для нее был и оставался дом, а главным жизненным стимулом – семья. После смерти в 1833 году миссис Поул-Карью Сара с Уильямом приютили у себя в Хэгли четырех осиротевших племянниц (правда, без их любимых канареек). «Леди Л. недолюбливает (мягко говоря) их пение, – объяснила им Сара. – У нас уже есть один кенар, так и тот подвергается многим рискам и запретам и вынужден сносить всяческие оскорбления в свой адрес, бедняга».

Похоже, все молча признавали, что Уильям, которого измучили проблемы со здоровьем, со временем сделался не самым уживчивым мужем, став нервным и вспыльчивым из-за плохого самочувствия. В нелюбви его упрекнуть было, конечно, никак нельзя. «До чего же я благодарен Небу за этот Дар, который столь долго пребывает со мною», – писал он супруге в поздравлении к 46-му дню рождения, но к доминированию в браке он был склонен однозначно. По-прежнему ощущавшая, как и в дни своего дебюта, нехватку уверенности в себе Сара признавала, что была «ведомой и побуждаемой» им на протяжении «долгих и ярких лет» их супружества.

Его смерть в 1837 году, однако, ознаменовала для нее начало новой эры. На пятидесятом году жизни Сара вступила на тридцатилетний путь вдовства, а нация – в нескончаемо долгую и уныло-стабильную эпоху правления королевы Виктории. Однако именно юная самодержица и придала новый смысл дальнейшей жизни Сары. Поддавшись на уговоры своего брата Элторпа (к тому времени уже ставшего графом Спенсером), Сара в начале 1838 года заступила на пост леди спальни Ее Величества, что позволило ей обособиться от старшего сына и предоставить ему свободу в качестве нового хозяина Хэгли-Холла, тем более что тот как раз вознамерился жениться.

Ее душевность, благоразумие и легкий характер быстро сделали ее любимицей двора, и при выборе принцем Альбертом гувернантки для их с Викторией детей ее кандидатура стала самой подходящей. Так, с 1842 года Сара перешла из фрейлин на некое подобие постоянной работы, взяв на себя всю полноту ответственности за воспитание и обучение первородной принцессы и принца Уэльского, а впоследствии и прочих королевских отпрысков. Как и в случае с Фрэнсис Энн, это была роль отнюдь не церемониальная с перекладыванием тяжелой работы на подручных. В обязанности Саре вменялось чуть ли не все – от управления няньками и прислугой в детских до ведения счетов и от составления бюллетеней для Ее Величества до преподавания королевским детям их первых в жизни уроков. И по ее личному настоянию Сару наделили весьма серьезными полномочиями, включая неслыханное и чуть ли не на грани государственной измены право «отстаивать свое мнение аргументированно и безоговорочно».

Несмотря на по-прежнему присущую ей робость, Сара пользовалась полным доверием своих венценосных работодателей на протяжении всех восьми лет на посту главной гувернантки их детей и искренней любовью самих подопечных, прозвавших ее «Лэдл». И, хотя служба при дворе имела немало минусов, находила она в ней и приятные стороны. «Иногда я испытываю радость, а также благодарность, что делаю то, о чем мне когда-то мечталось как о желанном: реально зарабатываю себе на хлеб», – писала она.

При всем том, однако, собственная семья по-прежнему оставалась для нее на первом месте. И Сара без тени колебаний подала в отставку со своего придворного поста сразу же после смерти в 1850 году ее дочери Лавинии. Четверо оставшихся после нее сиротами внуков однозначно нуждались в бабушке с ее «всеохватной силой любви».

Погружение в дневники и письма женщин, которые жили и любили в эпоху Регентства, приносит невероятную отдачу: в награду ты получаешь возможность заглянуть в реальность вроде бы вполне знакомую по любимым художественным произведениям, но при этом все равно поразительную.

Героини историй любви той эпохи, кажущихся сказочными, но при этом доподлинно имевших место, как явствует из их собственных слов, оказывается, были ничуть не менее свободомыслящими и решительными, чем знакомые нам вымышленные персонажи. Они готовы были сражаться и действительно сражались за любовь. Им хватало и силы воли, и способностей самостоятельно выбирать, как и с кем связывать свою жизнь, будь то завидный холостяк или чужой муж. И выбор свой они предпочитали останавливать на мужчинах, которые ценили в них верных друзей и партнеров. Они противились попыткам присвоения их законной собственности. Они искали приключений и возможностей доказать свою храбрость и способность противостоять невзгодам, а в случае незадавшегося брака готовы были и к разрыву, невзирая на массу неприятностей, которые он им сулил. В мире под властью мужчин они заступали на доверяемые им ответственные роли с чувством уверенности в себе и доказывали свою способность справляться с любыми задачами. Во всех этих и многих других отношениях их взгляды и дела поражают своей созвучностью современности.

И, поскольку многие их взгляды и переживания до боли знакомы читателям романов об эпохе Регентства, можно утверждать, что больший интерес для нас сегодня представляет то, насколько все эти документы раздвигают рамки стереотипных представлений о временах, которые мы обычно склонны принимать, не задумываясь и не подвергая сомнению: о том, что все одинокие женщины в ту пору были якобы обречены прозябать в нищете или унизительной зависимости; что дебютантки непременно выходили замуж в первом или втором сезоне либо оставались невостребованными; что право собственности оставалось для женщин недосягаемой мечтой вплоть до викторианской реформы; что женам приходилось хоронить в домашнем забвении всякие мысли о том, чтобы реализовать свой интеллектуальный и предпринимательский потенциал.

Что мы получаем, проследив за перемещениями женщин наподобие Сары и Сидни, Фрэнсис Энн и Гарриет, Магдален и Аугусты – из своих частных гостиных на балы и в суды, на загородные вечеринки и вслед за мужьями в военные походы – так это новую панорамную картину происходившего в ту историческую эпоху, которая приковала к себе наше внимание, давая пищу для воображения. Мы видим, какова была в реальности романтика эпохи Регентства, по крайней мере, в глазах аристократии – от рынка невест под постоянным пристальным присмотром с его на зависть строгими правилами, по сути, превращавшими сватовство в подобие азартной игры в куда большей степени, чем мы готовы сегодня признать, до последующих месяцев и лет в браке, в котором даже при тяжком бремени деторождения и системе с перекосами не в пользу их пола множество женщин обретали счастье и реализовывали себя. Мы