звёзды на небе так же доступны, как и полевые цветы? Я был бы совершенно счастлив, если бы мог хоть издали любоваться ей.

— Какое у тебя идеальное представление о женщинах, — заметил с усмешкой Гуго.

— Разве ты уже стал иначе относиться к женщинам?

— Разумеется, ничего подобного не может быть у актёра. Для него свет те же подмостки. Вам, учёным, мир может представляться чем-то разнообразным, прекрасным и возвышенным, потому что вы видите его издали; а для нас, которые близко знакомятся с ним за кулисами, он не более как грязная лавка. Кругом одна пыль, румяна, пошлость; и в действительности женщины ещё хуже мужчин.

— Что же, по твоему мнению, красота? Ты не можешь отвергать её.

— Одна мишура, прикрывающая никуда не годное платье.

— Ты говоришь как проповедник и находишь, что на свете всё суета. Ты, кажется, думаешь рассердить меня, но это не удастся тебе.

— Я хочу только предостеречь тебя, несчастный, — продолжал Гуго с комическим пафосом, принимая умоляющую позу. — Не приноси своего сердца в жертву жестокой богине!

— Лучше посвятить сердце богине, чем самому погрязнуть в тине обыденной жизни, которая охватит меня тотчас по возвращении домой. Я с ужасом думаю о том, сколько накопится там всяких счетов, контрактов, планов... Что может быть лучше нашей теперешней жизни, при которой мы можем любоваться на свет Божий, не задаваясь никакими целями и заботами, переходить от нового к новому, от одного наслаждения к другому. А дома что ожидает меня? Всякие бедствия, разочарования, жалкое бедное существование...

— Эгберт, ты, как всегда, сгустил краски, представляя себе преимущества одной жизни перед другой. Но я могу утешить тебя — нас спасёт сапог Бурдона... Однако нам пора в замок...

Приятели поднялись со скамейки и пошли по той же дорожке, но едва сделали они несколько шагов, как к ним подошёл слуга.

— Его сиятельство просит вас к себе, — сказал слуга, обращаясь к молодым людям. — Маркиза также осведомлялась о вас.

— Странно! — пробормотал Эгберт. Сердце его болезненно сжалось от какого-то предчувствия, в котором он сам не мог дать себе отчёта.

Граф уже целый час председательствовал на семейном совете, в котором принимал участие и Пухгейм, оставшийся на ночь в замке по просьбе графа. Совет проходил в голубой комнате угловой башни, которая была обращена в сад своими тремя высокими окнами; через одно из них виднелось озеро. Эта башня в былые времена составляла часть прежнего старого замка Вольфсеггов, просуществовавшего около двухсот лет. При постройке нового красивого дома шестьдесят лет тому назад строитель по какой-то странной фантазии оставил из старого здания хорошо сохранившуюся башню и соединил её галереей с новым замком, который не особенно выиграл от такой прибавки в смысле архитектурной красоты. Массивная круглая башня с остроконечной крышей резко отличалась от лёгкой постройки нового стиля. Маркиза ненавидела винтовую лестницу и тесные комнаты башни, которые, по её мнению, были так безобразны и лишены всякого комфорта, что в них не мог жить ни один порядочный человек.

С неудовольствием приняла она приглашение брата последовать за ним в башню, и всё, что она услышала здесь, сидя на неудобном стуле с высокой спинкой, ещё более увеличивало её дурное расположение духа. Хотя она близко придвинулась к камину, где горел огонь, но, по-видимому, чувствовала сильный озноб не столько от холода, сколько от горя и беспокойства. Антуанета сидела у круглого стола, одетая в серое шёлковое платье с чёрным платком на плечах и с кружевной чёрной косынкой на голове, концы которой были завязаны под подбородком. Глаза её были устремлены на графа Ульриха, как на единственного человека, от которого можно было ожидать разумного совета в затруднительных обстоятельствах. Она не обращала никакого внимания на своего кузена Ауерсперга, который был несравненно более огорчён этим, нежели смертью Бурдона, о которой рассказывал граф.

— На несчастного напали агенты корсиканского тирана, — сказал граф, — они выстрелили в него и украли сумку с письмами; уцелели только немногие бумаги, которые он спрятал в своём сапоге. — Вот эти бумаги, — добавил граф, кладя их на стол. — Патер Марсель доставил их мне на рассвете.

— Дай Бог, чтобы это были самые важные, — сказал Пухгейм, подходя к столу и перелистывая бумаги.

— Как хочешь, так и считай, — ответил граф. — Вот список лиц, на которых могут рассчитывать Бурбоны в случае...

— Если узурпатора убьют в Испании, — добавила маркиза.

— Тут также письмо принца д’Артуа... — продолжал граф Ульрих, делая вид, что не слышит замечания своей сестры.

— Проект новой адской машины — бессмысленная и безумная затея, от которой бедный Бурдон ожидал таких блестящих результатов...

— Бурдон был прав, — заметила маркиза, — только ад может поглотить это исчадие ада.

— Не ад, а мы справимся с ним во имя божественного права и порядка, установленного веками, — ответил граф Ульрих. — Вот ещё несколько писем и, между прочим, письмо к графине Мортиньи, одной из придворных дам императрицы Жозефины, в котором заключаются подробные сведения о сватовстве Наполеона к русской великой княжне.

— Жаль, если это письмо не дойдёт по назначению, — заметил по-французски старый маркиз, расхаживая по комнате в своём пёстром шлафроке с жёлтым шнуром и кистями.

— Это письмо написано мною в стиле Вольтера. Графиня Мортиньи мне родня и верный друг Бурбонов. Это письмо может иметь больше значения, чем все адские машины. А почему?.. Потому что во французской истории дамы всегда играли главную роль! Вы смеётесь, Ульрих. Но я говорю совершенно серьёзно. Если бы императрица Жозефина вздумала поднять восстание против своего супруга, тогда победа осталась бы за нами...

— Не можете ли вы сообщить мне, какие именно бумаги украдены у Бурдона? — спросил Пухгейм, прерывая маркизу и обращаясь к графу Ульриху.

— План восстания против Бонапарта, — ответил граф, — составленный генералом Кроссаром, извещение, что он в самое ближайшее время отправится из Вены в Испанию, некоторые подробности о наших приготовлениях и предполагаемой высадке англичан на Везере и Эльбе; всё это в форме простых писем по торговым делам и на нашем условном языке. Но, разумеется, Фуше поймёт сущность дела. Всего хуже то, что на полях одной бумаги я сделал приписку: молодой Бурдон знаком с Бонелли...

— С Бонапартом, — пробормотала маркиза.

— Благодаря моей неосторожности я дал им ключ в руки ко всем нашим тайнам.